Последним входит мой тесть. Как бывший префект, он смог быстро принять меры, чтобы защитить меня и позвать коллег из национальной полиции.
*
Беатрис была там. Она рассказывала мне о детях.
*
Мой тесть расставляет людей в коридоре и моей палате. Начинается борьба. Его люди держатся стойко. Посчитав, что так будет безопаснее, они поднимают меня на вершину дуба в саду и кладут меня в гамак. На крыше больницы засели снайперы, и они ранят одного из моих защитников перед тем, как их достает граната. Уже некоторое время прибывают группы журналистов, и теперь они окружили поле боя. По микрофону я объясняю, что происходит, и звоню премьер-министру, чтобы он выступил посредником в переговорах. Он приезжает с огромной свитой и приказывает всем прекратить стрельбу. Я требую, чтобы исследователям дали шанс оперировать меня. Выходит международное обращение. Несколько дней спустя появляется молодая женщина-исследователь, она неузнаваема в темных очках и с окрашенными волосами. Ее поднимают на дуб вместе с ее оборудованием. Она слаба. Снова начинаются стычки, пока она проверяет розетку, выделенную для нее в больнице. Вся дрожа, она заканчивает подключать провода уже после наступления темноты. Вспышки освещают сцену. Перед тем, как она включает аппарат, я целую моего тестя, благодарю его и прошу присмотреть за Беатрис и детьми.
Молодая женщина тянет за рычаг, и я закрываю глаза... Ничего. Ничего не происходит. Потом внезапно появляется ослепительный шар из искр. Я теряю сознание.
*
Я неподвижно лежал в своей больничной кровати. Беатрис была там, она рассказывала мне о детях. Я разрыдался так сильно, что начал задыхаться. Беатрис спросила, болит ли у меня что-нибудь. «Боюсь, у меня нет ответа на твое сообщение, – сказала она, – я что-то сделала не так с компьютером и все стерла с дискеты».
В этот момент все развалилось на кусочки. Я оказался в полной тишине. В конце концов, однажды ночью, снедаемый чувством вины, не в состоянии принять собственное состояние, напуганный подступающим безумием, я решил покончить с собой. Но парализованному трудно совершить самоубийство. Я умудрился обернуть вокруг шеи кислородную трубку, закинул голову назад и потерял сознание. Я проснулся от яркого света. Медсестры, вызванные сигналом тревоги от оборудования, заново подключили меня к аппарату, как будто ничего не случилось. Потом началась настоящая тишина.
Керпап
Я пролежал на спине более года. Беатрис отдавала мне все свои силы до последней капли. Мы были так близки, что я чувствовал, как будто мы стали одним человеком. С нашими истерзанными телами мы были любимцами в Керпапе, реабилитационном центре на побережье Бретани45. Она была так красива; я чувствовал себя идущим по воде в мире терпящего кораблекрушение человечества. Море у наших ног убаюкивало нас, умиротворяло наши сны. Анализы крови Беатрис были стабильными, все показатели были в норме; врачи не могли объяснить этого. Она была со мной везде, подбадривала меня во всех моих тренировках. Наши дни были заполнены до предела.
Прошло несколько месяцев, прежде чем я научился сидеть. В Керпапе пациентов кладут на ортостатический стол в комнате с большими окнами, выходящими на Атлантический океан. Врачи ежедневно увеличивают уклон на один градус, пока не наступает торжественный момент, и ты сидишь, привязанный к столу, и, наконец, можешь смотреть в глаза физиотерапевтам и медицинскому персоналу. Больше никакого заглядывания в ноздри! А потом ты сможешь сидеть в инвалидной коляске.
В своей коляске я находился почти горизонтально, кнопки управления были расположены у меня под подбородком. Но совсем скоро я стал асом в вождении коляски и устраивал гонки с детьми, находящимися на лечении в центре, а они-то были бесстрашной компанией. Эти ребята могли ужасно страдать, но они смеялись и оставались беззаботными, и взрослые находили их веселье заразительным. Невозможно было не попасть под влияние духа надежды, который царил в центре. Каждый пациент был уникален. На нижней ступени иерархии были «колени», люди, которые когда-нибудь снова должны были начать ходить. Они всегда были готовы помочь парализованным, которые всеми воспринимались как высшая каста. Потом были люди в гипсовых футлярах с металлическими каркасами, поднимавшимися у них над головой. Они были такими хрупкими, что их приходилось замуровывать в гипс. Один из них, парень-африканец, однажды смеялся так сильно, что опрокинулся назад. Никто не смог его остановить. Он упал на пол целиком. Мы услышали грохот гипса и металла. Однако он выжил.
У Беатрис для всех находилось ласковое слово, и порой она проводила время с людьми, когда им было грустно. Всегда было очевидно, когда кто-то впадал в меланхолию: он не приходил в кафе, предпочитая плакать в своей комнате; тогда она отправлялась узнать, можно ли посетить этого человека. Обслуживающий персонал демонстрировал такую степень доброты и заботливости, которая казалась недостижимой в больнице. Пациенты оставались здесь подолгу, в среднем год. Молодой человек по имени Кристоф жил уже пять. Ребенком он подхватил вирус, и теперь стал парализованным, как я. Ему все время было холодно, и он не отходил от батарей отопления. Даже летом, когда солнце сияло сквозь окна, вы могли найти его приклеившимся к радиатору, истекающим потом, но замерзшим. У паралитиков проблемы с терморегуляцией: температура их тела не регулируется нормальным образом. Несмотря на невропатический жар, снедающий меня снаружи, мои кости часто казались оледеневшими. Я чувствовал себя замороженным стейком, который кинули на сковородку и теперь ели, хотя середина все еще была хрустящей ото льда. Многие люди курят, чтобы согреться. Если им проводили трахеотомию, они курят сквозь отверстие, зияющее у них в горле. Сколько рубашек, штанов, одеял я прожег, ничего не чувствуя, пока – вот уж аромат из ароматов – не ощущал легкого запаха поджаренной плоти?
Мы давали прозвища всем медсестрам: Жажа-Сердце-Моё, Мади-Расскажи-Мне, Кри-Кри, До, Шерстяная Мари, Джо. Не говоря уж об Анник Огненные Поцелуи, Простушке Брижитт, Ароматной Йо-Йо, Блаженной, Рыжей Софи, Сестричке Франсуазе, Луи Друиде, Папаше Жожо, Жоэле-Центнере, Санитаре Жан-Поле и Большом Боссе Бюснеле.
Ангелы, каждый из них.
Пациенты с квадрипегией, параличом четырех конечностей, не могут использовать грудные мышцы. Они с трудом дышат диафрагмой. Потребовались месяцы, прежде чем я приобрел рефлексы, необходимые для такого типа дыхания. Некоторым это вообще не удается. Они навечно связаны с аппаратом искусственной вентиляции легких.
Температуру воды в бассейне поддерживали на уровне около тридцати двух градусов, так что мы не замерзали. Я чувствовал себя астронавтом в невесомости. Ничто не стесняло меня физически. Я мог перевернуться вверх ногами, и ничего не мог бы при этом поделать. Меня поддерживали два кольца у меня под руками и третье вокруг шеи. Моя боль, казалось, уменьшалась. Я держался, как поплавок, вода ласкала мое лицо. Детские крики эхом отдавались вокруг, и я впадал в блаженное оцепенение.
Сильные личности выявлялись во время обедов в столовой, когда смешные истории передавались из одного конца комнаты в другой. Каждый день у кого-нибудь еда попадала не в то горло, и пациент вместо желудка наполнял свои легкие. Это могло быть смертельно. Санитары кидались к пострадавшему; вся комната замирала в ожидании. Когда все приходило в порядок, снова начинался смех, громче, чем прежде. Все знали о своей уязвимости. Каждый уважал страдания других. Между нами возникло подлинное чувство братства. Дважды моя коляска срывалась с места сама по себе, и я не мог ее контролировать. Я таранил стол и вминал его в стену. Были тревожные крики, но никто не пострадал.
Наши дети учились в соседней школе в Лармор-Пляж46. Они стали частью большой семьи Керпапа.
Очень грустно, что очень многие из молодых людей, оказавшихся теперь в одиночестве, были влюблены, обручились или даже недавно женились. В основном здесь были женщины, брошенные мужчинами. Но женщины тоже иногда не выдерживали. Между колясочниками возникали романы. Здесь была молодая сильно изувеченная женщина, которую бросил жених. Наверно, половина пациентов центра была влюблена в нее. А она была безгранично печальна.