Я прочел у Марка Аврелия51: «Господи, дай мне спокойствие принять то, чего я не могу изменить, дай мне мужество изменить то, что я могу изменить. И дай мне мудрость отличить одно от другого».
*
Когда я лежал в темной комнате, я учуял запах еды в кухне, и в моем животе заурчало. На следующий день мы устроили праздничный обед, на который пригласили сорок горных жителей Корсики. Поццо давно не устраивали таких обедов. Абдель отвечал за организацию, запланировав еще барбекю. После обеда он отправился к соседнему пастуху за овцой. Он обнаружил, что они все костлявые, но в результате выбрал тридцатикилограммовую овцу. Я был внизу, когда он вернулся с ней. Три ее ноги были связаны, а четвертая двигалась свободно. Он ушел за ножами. Я сомневался в том, что мне стоит остаться. Я думал о Беатрис. Овца напомнила мне о ней – приговоренной к смерти – и обо мне, с моим параличом. Животное пыталось встать на свободную ногу, но у нее получилось лишь обернуться вокруг своей оси. Как часто я мечтал освободиться от паралича? Как часто я мечтал о том, чтобы у меня были силы поднять Беатрис из больничной кровати, чтобы быть ближе к ней, в нашей постели, чтобы она умерла у меня на руках. Больничные мясники держали ее до самой смерти. Они убили ее. Как она вытерпела столько страданий без жалоб? Она боролась с докторами и их властью всю свою жизнь.
Абдель нащупал сонную артерию и перерезал горло овцы одним резким движением. Полилась ярко-красная кровь, кровь цвета клубники. Вдруг я вспомнил, как дышала Беатрис, когда умирала, и осознал, что они убили ее раньше, чем я думал. Овца так же резко задышала, закрыла глаза, перестала двигаться, лишь грудь то вздымалась, то опускалась, резко и страшно содрогаясь. Затем она долго лежала спокойно, но Абдель сказал, что скоро ее настигнет агония. Ее несвязанная нога начала дергаться в конвульсиях, и мы оба заметили схожесть с моими дергающимися неуправляемыми конечностями. Она сильно дернулась последний раз, и затем Абдель спокойно развязал остальные ноги. С помощью веревки он закрепил животное над брезентом и ушел за Франсуазой, чтобы сделать несколько семейных фотографий. Мы устроились под лимонным деревом возле фонтана. Франсуаза сфотографировала нас: Абделя, овцу и меня.
Он воткнул палочку в одну из ее ног, между кожей и плотью, и надул ее, словно волынку. Животное раздулось, словно шарик, утраиваясь в размерах. Когда Абдель закончил, он попросил Франсуазу передать ему кусок веревки, чтобы подвесить ногу, и начал бить овцу. Стуки эхом отзывались по всей башне. Он был точен, как метроном. После отбивания мяса, Абдель взял нож и принялся разделывать животное. Меньше, чем за десять минут он нее остались только кости. Осталось только выпотрошить овцу и собрать потроха, чтобы приготовить их с овощами, поэтому в тот вечер моя комната наполнилась едким запахом.
Сангвинарные острова
Лежа на кровати в одной позе уже три дня с закрытыми глазами, я почувствовал, будто что-то поменялось. Мучения ушли. Я едва поверил в это: я не чувствовал боли.
В семь утра я позвал Абделя. Он пришел, как робот; он тоже не спал три дня.
– Абдель, включи что-нибудь из Шуберта, пожалуйста.
Я тяжело дышал, но это не имело значения. Боль прошла. Абдель принес мне завтрак.
– Абдель, пожалуйста, почитай мне псалом.
Суть я знал: Бог милостивый. И спасены будут все страждущие. Но я не понимал, я устал. Мне было тяжело уловить значение слов, что казались такими понятными.
Вечеринка началась в четверг вечером. Мы поужинали, а затем отправились в большое помещение, чтобы послушать певцов Алаты. В их песнях было столько печали: арабские интонации, громкое пение, низкие басовые голоса, что эхом раздавались в горах, заглушая крики канюков, которые летали кругами у нас над головами. Я устал, но не мог заставить себя покинуть помещение. Они пели для меня, для Беатрис. Я попросил исполнить «Славься, Царица». Они пели превосходно. Я погрузился в раздумья. Беатрис любила этот гимн. Они пели и смотрели на меня, прислоняя левые руки к ушам, голоса эхом раздавались повсюду. Я устал от эмоций. Когда они ушли, я не ел и не разговаривал, и слышал только многоголосие Корсики. Пастух нагнулся и поцеловал мою руку. Абдель не укладывал меня в постель до самой ночи. Меня трясло от лихорадки, и я плохо спал.
Впервые после прибытия на Корсику десять дней назад, я решил присоединиться к детям, когда они пошли на пляж. Моя двоюродная сестра Барбара, ее муж Филипп и их шестеро детей были в старом месте семьи Поццо, бухте, возле которой тридцать лет разбивали палатки. Точно так же, как и ее бабушка двадцать лет назад, Барбара плела гобелен в тени навеса, наблюдая за толпой. В полдень меня посадили возле нее, и я начал вспоминать пляж детства.
Мой друг Франсуа остался парализованным во время небольшого волнения на море, гораздо меньшего, чем сегодня. Он плавал со своей женой и детьми, которые играли и брызгали друг на друга водой, когда волна покрупнее накрыла их. Все вынырнули, громко смеясь, кроме Франсуа, лежавшего лицом в воде. Они подумали, что он притворяется. Когда они увидели, что он не дышит, они вытащили его на пляж. Он сломал первый и второй шейные позвонки. Благодаря его вере и любящей семье, он продержался семь лет, не вставая с постели. Врачи не могли в это поверить. Но затем он умер.
Я посмотрел на горизонт. Сангвинарные острова выделялись на фоне неба. Легенда гласила, что их назвали в честь жертв чумы, с их «черной кровью», и что их доставляли туда на протяжении четырех столетий господства Генуи, с XV до XVIII столетия. Другая легенда гласила, что причиной тому было закатное солнце, окрасившее их в цвет крови. Я думал о тебе, Беатрис. Смерть унесла и этих несчастных, заболевших чумой. Их связали и сожгли, и их прах был развеян на этих выжженных бесплодных островах.
Барбара оторвалась от своей работы, чтобы посмотреть на детей. Все было хорошо. «Не переживай, братец, вы с Беатрис снова будете вместе». Я посмотрел на Абделя, который играл с детьми внизу, на пляже. Летиция загорала в жарких лучах солнца. Ее черные волосы и бледная кожа сверкали. Она стала женщиной. Дети Барбары прыгали и дурачились. Мы все собирались встретиться позже на большом пляже в Капо-ди-Фено.
Абдель посадил меня в маленький автомобиль. Робер-Жан прислонился сзади, чтобы я не заваливался на поворотах. Мы приехали в ресторан под названием «У Пьеррету», лачугу на просторном, красивом и опасном участке пляжа. Моя замечательная команда перенесла меня через песок и посадила во главе стола. Дети плавали голышом в стороне. Я, успокоенный прибоем, погрузился в состояние безразличия. Стемнело, и я сжался в кресле. Несколько молодых женщин улыбнулись и поздоровались со мной. Я дремал, пока не пришли дети и не расселись вокруг длинного стола под пальмами. Кузен Филипп обо всем позаботился.
Спагетти с осьминогом, которого сегодня в обед поймали на пляже и столовое вино, оформленное в стиле острова в бутылках без этикеток. Дети начали болтать, набивая желудки едой, но юный Франсуа не ел, он злился из-за того, что его посадили в конце стола. Я велел ему подойти и сесть между своим отцом и мной, что он и сделал, расплываясь в широкой улыбке. Из всех детей Барбары он был наиболее чутким. Другие дети – Мари, которая разговаривала как невоспитанная шестнадцатилетняя девчонка; Титу, самый младший, с большими глазами навыкате; и Джозефин, в которую Робер-Жан был влюблен, как и все мы были влюблены в ее мать. Дети вышли из-за стола, чтобы купить мороженого, и исчезли в темноте. Сколько раз мы приходили сюда с Беатрис? Когда-то мы вместе провели здесь ночь. Она была счастлива. Нам было тепло, и время от времени нас будил шум прибоя.
Около полуночи меня сильно начало трясти. Я сказал Абделю, что пора собираться, и замкнулся в себе. Начались боли. Что-то подобное случилось со мной год назад, когда Беатрис еще была жива, только теперь я был один. Это была тупая, неуправляемая боль, закупорка мочевого пузыря. Катетер засорялся, и моча текла назад в почки и в кровь. Она подступала к мозгу, и меня разрывало. Это было бессмысленно. Именно так за три дня умерла Беатрис. Я терпел пять минут, а потом сдался и завыл, как животное.