Седоватый полковник хмыкнул: не густо! А Поздяев, стремясь заглянуть начподиву в глаза, проговорил:
— Вот так-то мы знаем свой личный состав!
— Так за что же он все-таки его? — вступился вновь генерал, до этого напряженно молчавший. — Ведь нельзя же убить просто так, это тебе понятно, Доронин?!
Ротный молчал.
— Оружие осмотрели? Сколько пуль в барабане было?
— Одна осталась, товарищ генерал. А всего было три. Револьвер давно не чищен, вот посмотрите... — Чернявый майор протянул комдиву оружие.
— Чей у него оказался наган? — спросил генерал ротного.
Тот ответил, что наган принадлежал старшему лейтенанту Бахметьеву. Как он мог оказаться в руках у начальника станции? На это ответить он затрудняется, но оба ведь жили в одной землянке, револьвер свой Бахметьев редко когда носил...
— Все ясно, Доронин! — вдруг оборвал его генерал. — А теперь ты скажи мне: где твой собственный пистолет?
Ротный потерянно глянул на бедро, где должна была находиться кобура с пистолетом, и виновато вытянулся.
— Почему офицеры роты нарушают приказ о ношении личного оружия?!
Ротный вытянулся еще сильнее. Затем, стиснув челюсти, произнес:
— Виноваты, товарищ генерал!
— Виноваты?.. Не «виноваты», а ты, ты один виноват! — с гневом заговорил генерал, медленно накаляясь. И, густо налившись кровью, вдруг закричал: — Успокоились!.. Засиделись!.. Там, — махнул он рукой на запад, — там кровь за вас проливают, жизни за вас кладут, а вы тут об загсах да об невестах мечтаете!.. Думаешь, наши в Берлине, так тут и войне конец? А не у тебя ли взводный исчез неизвестно куда? Не у тебя ли под самым носом еще одного нашли убитого?! А теперь вот опять, снова ЧП! Почему он его застрелил, как ты мне объяснишь? Что ты на это скажешь?!
Ротный стоял весь бледный и снова молчал.
Было больно смотреть на него, такого мужественного и сильного, на его вздрагивавшие, плотно прижатые к бедрам крупные руки, на побелевшие твердо сжатые скулы, на то, как умный этот и волевой человек тянулся перед разгневанным командиром дивизии.
— Под суд пойдешь! — отрубил генерал, повернулся и, упрямо угнув лобастую голову, двинулся прочь.
Пориков тоже тянулся, весь подобравшись. Тянулся инстинктивно, по привычке. Он был из той породы солдат, что службу несут исправно, чтут все уставы и наставления, но — со своими поправочками.
Смысл солдатской службы он усматривал в том, чтобы всегда быть готовым к двум неожиданностям — к отражению неприятеля и к появлению высокого начальства, чтобы ни та, ни другая из них не могли застать солдата врасплох.
На «передке» ведь, бывало, как? Не успеешь портянки высушить — снова в бой. Сначала боязно было, трусил. Потом обтерпелся, привык, убедился, что не всякая пуля по кости, иная и по кусту. Короче, а д а п т и р о в а л с я к о п а с н о с т и, как выражается умный его и грамотный ротный. Немца бил со сноровкой, умело, как и положено, пять боевых наград — лучшая тому аттестация.
Солдатская жизнь на войне известна — походя наелся, стоя выспался. На фронте почти каждый день новоселье. И куда ни пришел — всё дома. Лег, в шинель завернулся, автомат под бок, кулак под голову. Если высоко — два пальца сбрось. Встал — иди прямо, гляди браво. Есть захотел — не забудь: казна с голоду не уморит, но и досыта не всегда накормит. Помни об этом и не теряйся. За инициативу ведь не наказывают!..
Первым не лезь на рожон, не спеши выкладываться. Но уж коли приперло — ступай и в огонь и в воду, если, конечно, видишь, что нету другого выхода...
Помнил он и другие неписаные солдатские правила. При неясной обстановке ложись спать. Солдат спит — служба идет. И, твердо веря, что от сна еще никто не умирал, не стеснялся при случае оторвать от службы минуток шестьсот, покемарить всласть, придавить комарика. А еще помнил твердо, что нужно любить начальство, но стараться не попадаться ему на глаза. А уж если попался — оправь гимнастерку, пилотку — на два пальца от брови, плечи выше ушей и — ать-два!.. Ногу бросай, как топор. Чтоб гудело! Так лучше, скорее отделаешься. Но если начальство остановило — амбец. Застынь, ешь глазами его, гляди ему в рот, молчи, когда с тобой говорят, тянись да слушай. И чтоб готовность в глазах все исполнить немедля. Начальство — оно строптивых не любит, ему почему-то нужно, чтоб у солдата всегда готовность в глазах. А в общем-то стой не мотайся, ходи не спотыкайся, говори не заикайся, брюхо не выставляй, коленей не подгибай, тянись да прямись, в бок не задавайся и в середке не мотайся — вот тебе и весь тут кодекс солдатской премудрости.