Проплыли мимо остатки разломанного зимника. Потом пронесло на льдинах бревенчатый настил моста, вырванные из грунта сваи, искореженные перила. «Вон и мост сорвало у Тишкина... Экая силища!» — глядя на все это, дивился Лукич.
К обеду ход льда оборвался, туман рассеялся. Сквозь жидкую кисею облачков яичным желтком проглянуло солнце. Кругом просторно заблестела чистая вода, лишь изредка стремя реки проносило, крутя в воронках, отдельные мелкие льдинки, — должно быть, выше, у Тишкина, где снесло мост, опять встал затор.
«Дон-н... Дон-н... Дон-н...»
Колокольный звон, медленный, скорбный, послышался вдруг Лукичу столь явственно, будто церковь стояла рядом, между тем как ближайшая находилась за целых семь верст, в селе, да и на той колокола, с крестами заодно, еще в тридцатых годах поснимали. Теперь в ней по зимам хранили зерно и картошку, а в боковом приделе и в алтаре торговали керосином и скобяными товарами.
Звон в голове стал слышать Лукич с прошлой зимы, фельдшер сказал — давление. Но то было не каждый день, а изредка. А сегодня звон привязался с утра. Выпрямишься, тряхнешь головой — пройдет, поработаешь не разгибаясь — снова, опять трезвонят. К фельдшеру надобно бы сходить, может, каких порошков пропишет...
Кончив красить, Лукич достал кисет с табаком и сел на деревянного «козла», к которому цепью была привязана лодка. Курил и поглядывал вправо, на полевую дорогу, — Настенка, младшая дочь, позавчера еще с сыном в город ушла, продавать рассаду, да заодно приглядеть Витюшке новый костюм на лето: женихом внучонок-то становится, семилетку кончает!..
За ними — к тетке в гости — увязался и рыжий Колька, сын ихней соседки Феньки Полушкиной. Сказали, сегодня к обеду вернутся, а их вот все нет и нет. Может, у Ольги, у старшей дочери, в городе загостились? К средней, ко вдовой Палаге в Тишкино, завернуть едва ли могли: мост-то ведь унесло!
Зря они потащили с собой этого рыжего Кольку. Не нравился он Лукичу — малый-то больно отчаянный! Проходил намедни Лукич мимо Фенькиной развалюхи, — глядь, дьяволенок этот от нечего делать стену свою топором тяпает, слово дурацкое вырубает: «Фан-то-мас». Тоже нашел занятие!.. Да и чего спрашивать с сопляка, если Фенька сама такая, одни мужики у нее на уме. С инвалидом безногим, Лешкой, путалась, со стариком Линарычем... с кем она только не путалась. Старый, молодой — не разбирает, ей лишь бы только в штанах. Мать-одиночка зовется. Да я бы таких матерей!.. Надо, надо ему развести Кольку с Витькой, испортит тот внука ему, архаровец.
Вот Витюшка, внук, у него — золото, а не парень. Намедни сама молодая учительша приходила, хвалила: мальчик очень прилежный, старается...
«Дон-н... Дон-н... Дон-н...»
Лукич стряхнул наваждение. Снова глянул на дорогу, затягиваясь напоследок сладким махорочным дымом.
Далеко, там, где небо сливалось с землей, где дрожало над черными пашнями струистое марево, на дороге маячили две призрачные фигурки.
«Слава богу, идут наконец-то!.. А Кольку — того, видно, в городе, у тетки оставили».
Поплевав на окурок, Лукич придавил его сапогом и принялся было красить стлани, но тут же вновь опустил в банку с суриком кисть.
От дальних ольшаников, где Унжа делала поворот, оторвался и покатился по луговине к деревне какой-то темный комочек. Приложив к косматым бровям ребро шершавой ладони, Лукич вгляделся и скоро увидел: бежит человек.
Через четверть часа из-за горы показалась соседка, Фенька Полушкина, в красной вязаной кофте. Еле переставляя толстые ноги, волоча намокший ватник по земле, Фенька подбежала к вороновскому огороду и, словно перепуганная курица, принялась бестолково соваться в новый штакетник, — крикнуть чего-то хотела, сказать Лукичу, но только зевала по-рыбьи ртом да хватала ладонями грудь, что вздымалась и опадала толчками.
Серко зарычал, ощетинился. Воронов цыкнул на кобеля и махнул одуревшей бабе рукой, — мол, налево, к калитке беги, чего, как слепая, тычешься! Забыла, дуреха, где вход-то?!
Фенька опомнилась наконец, поняла. Хлюстая намокшей до самого живота юбкой, пробежала мимо изумленной Митревны (даже не поздоровалась!) и предстала перед Лукичом в сбитом на спину вязаном полушалке, простоволосая, потная вся.
— Дядя Иван, лодку скорее давай!.. Лодку давай... скорее!