Парни, державшиеся особняком, считали танцы занятием для себя зазорным, потому и кружились парами возле ее гармони почти одни только девки. Но случалось, что кто-то из подвыпивших парней не выдерживал, вламывался в девичий круг и заказывал гармонистке «цыганочку» с выходом. Заказывал — и эдак кобенясь, с ленцой начинал полусонно двигать ногами под музыку, чтобы затем в какой-то момент сорваться, перейти на бешеный галоп...
Мы, мальчишки, челноками сновали в толпе гуляющих, стараясь не пропустить момента, когда меж парнями завяжется драка, — нам, пацанам, прошедший без драки престольный праздник казался неполноценным, потерянным.
...Но вот и праздник уходил, наступали будни. Весеннюю пахоту, сев сменяла сенокосная веселая страда, за нею наваливалось жнитво, страда уборочная. И как бы ни уставали парни и девки за летний день-деньской, все равно по вечерам на «кочке», месте сборищ молодежи, или где-нибудь на бревнах звенела гармонь, и допоздна тревожили деревенскую тишину девичьи припевки. Когда же гармонь наконец умолкала, парни, накрыв пиджаками зябкие девичьи плечи, уводили своих милах по укромным местам, чтобы где-нибудь на гумне иль в лугах, в копнах свежего сена, целоваться с ними до рассвета. А к утру, в поредевших рассветных сумерках, когда уж и часу не остается для сна, по росе провожали своих зазноб, измятых и зацелованных, до родительского крыльца, до дома.
То было время первых колхозов. По округе разъезжала бригада «синих блуз» из бывшего волостного села Воздвиженского. Возглавляли бригаду присланные из города Рябцев, избач, и его жена Людмила. Рябцев выступал с речами, громил с деревенских подмостков вредителей, кулаков. Полувоенным френчем своим, трубкой и высоким, с залысинами лбом напоминал он чапаевского комиссара Фурманова, нашего земляка. По-городскому стриженная Людмила читала стихи, чаще всего «Партбилет». Артисты бригады распевали под гармонь частушки, разыгрывали смешные сценки про лодырей и рвачей, агитировали за новую жизнь, за колхозы.
Как грибы после теплого летнего дождика, в деревнях плодились избы-читальни, шумовые оркестры и драмкружки. Появилась изба-читальня и в нашей деревне, и теперь с посиделок и с «кочки» молодежь перекочевала туда.
И подхватила, понесла деревенскую гармонистку на своем высоком гребне эта новая крутая волна! Урывая время от работы, от большой семьи, где ей приходилось быть за старшую, так как родители стали уже дряхлеть, бегала Дашка по вечерам с гармонью своей на спевки, на репетиции. Выступала она с шумовым оркестром. В самодеятельных концертах подыгрывала и хору, и отдельным певцам. Везде ее гармонь была незаменимой, нужной, не могли без нее обходиться ни танцы, ни спектакли и вечера.
Одно время ездила она и с бригадой Рябцева. Потом с киномехаником, с передвижкой. Немые картины нуждались в музыкальном сопровождении, и музыку к ним она подбирала, придумывала сама.
...Вот кого пригласила мать в гости. Вот с кем предлагала нам встретиться.
3
Стало уже темнеть, когда возле нашего огорода послышался скрип телеги и сипловатый женский голос, останавливавший запряженную лошадь. Огородная калитка хлопнула, мимо окон мелькнули две тени...
Признаюсь, я немножко робел, так как сам — в детстве когда-то — переболел гармонью и на Дашу, знаменитую гармонистку, смотрел тогда с восхищением и завистью.
— Где вы так долго возились?! — недовольным голосом встретил женщин отец.
— Да вон за ней все гонялась, как лыско, — принялась, кивнув на гостью, смешливо оправдываться мать. — Я было в дом к ней — дом на замке. Я на конюшню — и там ее нету!.. Уж на базар побегла́, — глядь, а лошадь ее у мага́зина, у дежурки стоит, а сама она бочки пустые да ящики грузит. Спрашиваю: что, мол, это ты? У людей нынче праздник, а ты и в праздники-то ломишь вровень с лошадью! Пойдем-ка, дура, пойдем, там тебя целое застолье ждет... А она: погоди, слышь, сестричк, дай хоть переоденусь схожу, а то, чай, совестно так-то... Вот пока за гармонью-то заезжали да переодевалась пока...
Из-за материной спины, конфузливо улыбаясь, выглядывала и сама гармонистка. Вот она опустила на табуретку гармонь (ту самую!), поклонилась всем:
— Здоро́во живете! — Подошла к отцу: — Здравствуй, братчик, — обняла его и поцеловала в губы.
Спросила у матери, показывая на меня:
— А это кто — Костя, твой старшенький, что ли?
Мать сказала, что Кости нет, погиб на войне, а меня зовут Александром.