Кира тяжело вздохнула, положила на стол конверт с деньгами, поблагодарила и вышла из кабинета. Хотелось скорее на воздух, на мороз. Сначала она шла не торопясь, а потом посмотрела на часы и прибавила шагу, вспомнив, что дома нет ужина.
«Ничего, – успокаивала она себя. – В конце концов, сварю пельмени».
В коридоре было темно. Кира открыла дверь в комнату отца и зажгла свет.
– Что не встречаешь? – бодрым голосом спросила она.
Отец молчал.
– Ну я же к тебе обращаюсь, пап!
– Давление, – ответил он слабым голосом.
– Ну и что, что давление? Выпил бы коринфар – и всех дел-то! Что ты как маленький, ей-богу!
– А ты? Где ты шляешься? – голос его окреп. – Ни звонка, ни ужина!
– Я была у врача, пап. У меня проблемы.
Отец молчал. Ни одного вопроса.
– Вставай, иди мой руки. И еще раз померяй давление.
Кира пошла на кухню и поставила воду для пельменей. Отец вышел минут через десять. Она протянула тонометр, и старик нехотя надел манжету. Давление было в норме. Кира вздохнула и укоризненно посмотрела на отца. Потом положила ему в тарелку пельмени и увидела, как он недовольно скривился.
– Поставь чаю, – коротко бросил он.
Потом отец смотрел телевизор, а Кира варила суп и крутила на следующий день котлеты. К двенадцати она закончила дела, приняла душ и пошла в свою комнату. По дороге попросила:
– Сделай, пожалуйста, потише!
– Ты же знаешь, потише я не услышу! – раздраженно ответил отец.
Кира махнула рукой и пошла к себе. «Господи, днем выспится, а потом колобродит полночи! А мне, между прочим, в семь вставать!»
Она поворочалась, заткнув уши берушами, и, к счастью, скоро уснула, что бывало с ней нечасто.
В метро, по дороге на работу, Кира думала о том, что доктор, конечно, прав. Нужен отдых, полноценный, долгий, со сменой обстановки. Нужно восстанавливать силы, сон, аппетит. Оторваться хотя бы на время от проблем. Но как все это устроить, господи? Ну, допустим, отпуск ей дадут, она пять лет его просто не брала. На путевку деньги тоже найдутся – отложены на черный день. Но как быть с отцом?
С работы позвонила Майке. Рассказала все в подробностях, поблагодарила за врача. Подтвердила Майкину правоту насчет диагноза. Майка удовлетворенно угукала.
– Ну вот видишь! – торжествующе сказала подруга. Майка любила всегда и во всем оказываться правой – уверенный по жизни человек. Ей бы, Кире, хоть немного ее уверенности.
– Вот и действуй! – напутствовала Майка. – Бери путевку и уматывай! Может быть, тебе нужны деньги?
– Нет, Май, спасибо. Деньги есть. Не в деньгах дело. Как я могу уехать? Сама посуди! А отец?
– Что-нибудь придумаем. Не может такого быть, чтобы не было выхода.
И Майка действительно придумала. Позвонила на следующий день и сказала, что есть хорошая женщина, русская, беженка из Баку. Бывшая учительница. Сейчас живет тем, что прибирается по домам. Может и сготовить, бакинки – чудесные хозяйки, это понятно. В общем, рекомендации прекрасные. Эта самая Елена Ивановна приехала в Москву к своей сестре, та успела прописать ее в своей квартире, а сама, бедолага, умерла через полгода. Так Елена Ивановна стала владелицей однокомнатной квартиры у метро «Динамо». Короче, Майка обещала этой женщине позвонить.
Кира покопалась в Интернете и решила, что поедет в Литву. В Друскининкай. Когда-то в детстве она была там с мамой. Кира помнила сосновые рощи, прохладу узкой и быстрой речушки Ратничеле, широкий Неман с песчаными берегами и маленькие, словно игрушечные, домики с аккуратно подстриженными лужайками. Воздух, тишина, сдержанные люди. Общаться и заводить новые знакомства Кира не собиралась.
Она взяла отпуск на две недели, оформила визу и купила билет. Оставалось встретиться с Еленой Ивановной и рассказать обо всем отцу. Разговор с отцом Кира откладывала до последнего.
С Еленой Ивановной, оказавшейся вполне симпатичной и вменяемой теткой лет пятидесяти пяти, встретились у метро «Динамо» после работы. Договорились, что она будет приезжать через день – готовить и прибирать.
Отцу она сказала о том, что уезжает, за два дня до отъезда. Сначала он смотрел на дочь недоуменно, непонимающе, потом начал кричать. Громко, с оскорблениями. Кира расплакалась и ушла к себе. Он ворвался в комнату и снова кричал, что никакую чужую бабу в дом не пустит, что лучше уйдет в дом престарелых, раз он ей так в тягость, и еще кучу проклятий на бедную Кирину голову. Кира молчала, закрывшись с головой одеялом. Два последних дня отец с ней не разговаривал.
Кира с трудом волокла чемодан по нечищеному перрону и плакала. Одна, как всегда, одна. И такая тяжесть! И никто не поможет затащить тяжелый чемодан в вагон, и никто не помашет в окно.