— Да, с «у вас товар, у нас купец» сейчас трудно стало, — поддержал МихМих, женивший сына десять лет назад, а дочь и того раньше была пристроена «взамуж» в хорошую московскую семью и уже два раза порадовала внуками.
Машина тем временем взобралась на крутую горку и остановилась у межевого знака. Захлопали двери, компаньоны, и Артём с ними, выбрались из недр кожаного салона и разошлись по округе, оглядываясь и разминаясь после долгой дороги.
Потом перекурили и вытащили ватман с планировкой территории. Повертели, сориентировались на местности и началось: оттуда газ потянем, гляди! А здесь надо скважину и водоподготовку. Вон, там пусть второй въезд будет, с охраной, конечно! И ворота, а не этот тощий шлагбаум. А это, что за хреновина нарисована тут?
Только успевай пояснять по чертежам и вносить дополнения.
Непонятно, куда девались два часа. Даже сумерки и холодный ветер не отвлекли. Ударно проработали все основные моменты, да и согласовали почти всё необходимое. Теперь дело за оставшимися тремя Основателями, но, так как проект на местность лёг хорошо, то Артём даже в городе с ними готов обсудить их пожелания и дать необходимые комментарии.
Успешное начало внушало оптимизм, но жизнь прекрасна своей непредсказуемостью и внезапными сюрпризами. В этот раз неприятными.
Несмотря на предварительные договорённости, относительно времени командировки, со всем правлением «Нового Дома», больше никого из них застать в городе не удалось. Со стороны молодёжи Артём подозревал саботаж, Александр Аркадьевич же, в очередной раз подтвердил, что он очень мутный товарищ. Конкретных сроков прибытия ни один назвать не мог, так что окончательное согласование откладывалось. А так как проект этот был в работе у Артёма не единственный, то, переночевав у гостеприимного Петра (с которым они перешли на «ты» ругаясь над чертежами и планом), отбыл недовольный заезжий архитектор в свой дождливый град имени тёзки Савельича на следующее утро удручённым.
20. Ульяна. Июль. Санкт-Петербург
Советская социальная мораль, в которой меня растили бабушка, заслуженный деятель науки и образования, и мать, на закате своей карьеры — глава финансового департамента крупной международной корпорации, резко отрицательно относилась к такому широко нынче распространённому понятию, как развод.
«Брак — он один раз и на всю жизнь», — утверждала бабушка, терпеливо готовя два первых — вторых, сложносочинённую выпечку и экзотический чай ежедневно. Покойная ныне, Анна Андреевна намывала полы в огромной квартире три раза в неделю, каждый день протирала пыль, а в шесть утра, к самому открытию базара, всегда бежала за свежими овощами и парным мясом. И больше пятидесяти лет она терпеливо сносила все дедовы выбрыки, его резко-деспотичный характер и ревностные задвиги.
Матушка, бабушкина младшая дочь, вторила ей: вышла замуж — терпи! Детям нужна полная семья! Женщина должна быть замужем, иначе, при любом карьерном успехе, всё равно она дура и полная неудачница. Да и что люди скажут?
Я понимаю, она сама терпела, страдала. Вместе с ней страдали мы с сестрой, братом и собакой. Наша модель семьи вышла кособокой, шаткой и покорёженной, но она была устойчива на трёх китах: брак — обязателен для успешного и состоявшегося человека; размножиться (только в законном браке) — цель жизни для женщины, для мужчины — желательно (внуков много не бывает); разводу — нет.
С одной стороны, мне было жить в этих рамках достаточно просто, ибо я в них выросла, с другой, как человек с высшим техническим образованием и активно-развиваемым критическим мышлением, надрессирована была Универом «подвергать всё сомнению». Однажды, годам к сорока, время подвергнуться сомнению пришло и для семейных догм. И вот тут-то меня и закоротило.
Я же видела своих несчастных в браке родителей, атмосфера в доме которых иногда бывала столь жёсткой, что брат свалил в свободное плавание на первом курсе института в какую-то съёмную конуру в адских дебенях; я, как хорошая и правильная девочка, — сразу после защиты диплома выскочила замуж, так сказать «перетащила ёлки с одного базара на другой», а наша младшая, Поля, настолько впечатлилась семейной жизнью в отчем доме после того, как мы с Семёном выпорхнули из гнезда, что, похоже, замуж не пойдёт вообще никогда.
Собака, кстати, сдохла.
Но, тем не менее жуткая паника и страх, что накатывали на меня при одной только мысли о разводе с дорогим супругом, никуда не делись. Да, по большому счёту, когда я выходила замуж, то огласила будущему мужу три важные для меня вещи: главное, что я жду от него — обеспечение безопасности и материальной независимости от любых родителей, измены в нашем браке неприемлемы, у нас будет трое детей. И всё.
Вот! Сейчас я понимаю, что про любовь до гроба не было сказано ни полслова.
Да, у меня всё запрошенное есть на протяжении всех двадцати лет брака: муж работал на двух работах, ночами чертил левые проекты, дом, машины и квартиры детям — финансово полностью его заслуга, чтобы когда бы со мной ни случилось — один звонок ему, и всё решено. И, таки да, детей у нас в итоге всё же трое.
А чего я тогда тут страдаю и с претензиями?
Муж, спасибо ему огромное, никогда ни намёка о походе налево не давал. Он же регулярно (после десятого моего вопроса) повторял, что мы с детьми для него — самое важное и всё у нас хорошо.
А я? Мне же неуютно? Я же при этом, практически, чесаться начинаю на нервной почве. Так почему?
А потому что непостижимая женская душа, выполнив вдолбленные с детства установки, как то: обязательное высшее образование, какая-никакая карьера, замужество, дети, водительские права и личный автомобиль; вдруг встрепенулась, оглянулась, провела внутреннюю инвентаризацию и ах! Обнаружила, что студенческая страсть угасла, гормоны успокоились, комплименты и свидания канули в Лету, нежности и прочие мурчания сдохли на корню ещё десять лет назад. А муж, замечательный всё же человек, — твой друг, сосед, коллега по воспитанию трёх ваших совместно-сотворённых христианских добродетелей. Ах.
Тебе сорок, ты давно прочно замужем и с детьми, а страсть и любовь в твоей жизни есть только в книгах, которые ты сотнями читаешь.
Вроде же, с точки зрения общественной морали всё хорошо, но ты-то, пребывая внутри всего этого, чувствуешь же? Что не всё? Что живёшь ты для других? Что для себя у тебя ничего нет, иногда кажется — и тебя-то нет.
И чего тебе делать?
Ведь разводиться, посреди полного семейного благополучия, — безумие! Да тебя дорогие родственники в дурку засунут отдохнуть на пару месяцев, нервишки подлечить, затем «на воды целебные» отконвоируют, а потом ты уже «перебесишься» и снова настанет на ваших болотах тишь да гладь, да божья благодать.
Вопрос, сколько ты после этого проживёшь, остаётся открытым, ибо все болезни от нервов, а твои на взводе уже лет тридцать, последние двадцать — натянуты, а крайние десять — звенят.
Пора бы им полопаться, нет?
А потом ты, вся такая звенящая, приходишь к терапевту с мыслью обсудить ваши отношения с детьми, которые тебя вроде как сильнее всего беспокоят. И через двадцать минут, внезапно, обнаруживаешь, что давишься водой, хрипишь и икаешь, когда пытаешься произнести «страшное слово». Потеешь, моргаешь, потом трясёшься, как при лихорадке, а после — плачешь.
Но уходишь, по истечении часа, с гордо поднятой головой, хоть и шмыгая носом.
Слово произнесено.
21. Артем. Июль. Санкт-Петербург
Как идёт твоя жизнь, когда работа захватила целиком?
Идёт хорошо. Но мимо.
Артём совершенно случайно, между эскизной прорисовкой и чертежами, узнал, что Верочка уже третью неделю на морях в первом на лето спортивном лагере. А когда вернулся из очередной командировки, с удивлением увидел загорелую и подросшую дочь на кухне, где она деловито готовила себе капучино на новой замороченной кофемашине, и это в двенадцать — то лет?!
Кадрами кинохроники пролетают перед глазами дети: Надюша с полотенцем и пижамой в охапку уходит вечером ночевать к бабушке в соседний дом, ибо мама и папа всю неделю на работе, а Люба в саду; Любочка, прижимая к груди любимого, подаренного крёстной, замызганного зайца, вылезает из машины жены и спрашивает: «Ты опять уезжаешь?», на что можно ответить только: «Да, милая, у папы работа!» и погрузить ручную кладь в недра прибывшего такси; Вера, гордо фыркнув, удаляется вверх по лестнице в себе в комнату, после простого вопроса: «Какие планы?».