И вдруг резко как-то стало не до смеха: стукнулись лбами, зацепились взглядами, сплелись руками и ногами. Жаром плеснуло, как в бане из таза окатило: с головы до пят мгновенно.
Что? Соблазнительное неглиже, свежая и благоухающая после душа кожа? Серьёзно?
Мятый брючный костюм (ладно хоть пиджак в прихожей остался), офисная блуза (за день такое пережила, что ей одна дорога — в стирку). Никаких специальных чарующих и завлекающих аксессуаров. Любимый в парадной рубашке и полуразвязанном галстуке набекрень.
За день сложных переговоров оба по сто раз взмокли, пропылились, а прёт нас, как много лет назад. Кроет так, что руки не разжать. Я в его спину вцепилась, как утопающая, а на моей попе явно синяки будут отпечатком узнаваемой ладони.
— Пусти, Конфетка, на секунду, я побреюсь, — прохрипел Тём в губы.
— Спятил? — рыкнула, переворачиваясь и садясь на него сверху, чтобы все мысли о побеге отсечь. — Я тебя сейчас пустить могу только внутрь…
— О, да! — он дёргает мою несчастную блузку наверх и отшвыривает прочь. — Хочу туда с твоего выступления в Администрации. Как ты их уделала, моя девочка. Моя!
Артём внезапно низко рычит, тянет меня к себе, прижимает ладонями за спину и попу, кусает в шею, а потом ведёт влажную дорожку поцелуями к плечу, сворачивает вниз к груди, и я задыхаюсь. От нежного прикосновения языка к ареоле сквозь прозрачную ткань лифа. Нежность после столь яростного нападения такая пронзительная, что я с трудом различаю окружающую обстановку сквозь пелену слёз.
— Детка моя, любимая, — стонет муж, повалив на кровать и стаскивая с меня брюки и бельё. Я могу только послушно выгибаться в его руках и всхлипывать. Через мгновение я оказываюсь на этом огромном ложе одна. Артём спрыгивает с кровати, срывает через голову галстук и рубашку, стаскивает брюки и носки, при этом его взгляд жжёт меня так, что я не чувствую прохлады номера. Веду рукой по груди, а мне кажется, что кожа под ладонью горит. Второй рукой глажу бедро и там тоже печёт.
— Да, милая, — пальцы мужа ложатся на мои сверху, а сам он оказывается на постели рядом. — Покажи мне, как тебе нравится.
От Тёминого шёпота на ухо меня трясёт. Я как будто проваливаюсь в жаркое марево, в котором ничего не вижу. Слышу только Артёма, чувствую только нас: покалывание невероятно чувствительной кожи везде; заполошное сердцебиение, одно на двоих, стучащее у меня в ушах; свистящее дыхание, моё? Горячий и влажный язык, рисующий за ухом и на шее невероятно сложные узоры. Я оказываюсь спелёната и заперта в его объятьях. Но я не пленница, нет. Я максимально защищена и могу делать что пожелаю. Жар и дрожь внутри меня усиливаются, пока я веду руками: одной подхватывая грудь снизу и слегка сжимая её, другой по бедру выше. В самый центр нервного напряжения, влажности и скрытого огня.
Кажется, это пламя выплёскивается из меня в громком стоне, когда вместе с моими пальцами внутрь погружаются и его. Я кричу. Кричу и трясусь всем телом, захлёбываясь слезами и невероятным счастьем, под его страстный шёпот:
— Вот так. Так, девочка моя. Гори, да. Ещё!
И я горю.
Горю так, как никогда, извиваюсь в его руках, шепчу что-то невразумительное, целую всё, что попадается губам под его хриплые стоны и сильные, глубокие рывки. Дрожу при его погружении резкими толчками куда-то в самый центр меня. Вибрирую и хаотично сжимаюсь. Вздрагиваю всем телом, изгибаюсь, лишь бы быть ближе. Проникнуть в него, раствориться, слиться.
И взорваться. Как никогда прежде. До мгновенной слепоты и глухоты. До остановки дыхания и судороги в ногах.
И слёз. Очищающих, излечивающих, успокаивающих, приносящих, наконец, долгожданный мир душе и телу.
Тём переворачивается на спину, укладывает мою голову себе на грудь, прижимает ладонью ухо и бормочет:
— Сожгла меня, ведьма. Спалила к хренам. Чуть не сдох, бл*.
Утираюсь краем одеяла, которым муж нас накрыл. Всхлипываю и гордо сиплю:
— Да, я такая. Бойся меня.
— Какая ни есть, да вся моя. Помни, Уля! — требовательно поднимает за подбородок. В глазах ни смешинки.
— Ты моя: и злобная вредная ведьма, и ласковая нежная кошка, и страстная смелая детка. Вся. Вся моя. Всегда, — долго выдыхает в губы и касается поцелуем, как запечатывает.
Ну, тогда я молчу. Всё понятно. Чего выступать-то, правда?
Хотя.
— Как тебе Троицкий Собор?
Долгая дрожащая тишина. А потом муж резко переворачивается и накрывает меня своим телом, жёстко фиксирует лицо ладонями и, глядя в глаза, рычит:
— Да, Уля? Да?
Ну, как бы…
— Да. С тобой куда угодно. Хоть ещё раз замуж, хоть венчаться.
Муж, быстро и коротко зацеловывая моё, розовое и довольное, личико, отрывисто бормочет:
— Всё будет. Не волнуйся. Я всё устрою. С тебя платье и присутствие.
И мне остаётся что? Только расслабиться, довериться и… наслаждаться нашим счастьем.
88. Эпилог. Ульяна. Просто сентябрь. Санкт-Петербург
Жизнь после сорока. Есть ли? Какая она?
В свои сорок один я узнала про неё чуть-чуть.
Она есть, и она такая, какую ты готова вести.
Хочешь — можешь степенно ждать внуков находясь в бесконечном колесе «дом-дети-работа-дом». А хочешь — никто не мешает научиться писать картины, вышивать, кататься на горных лыжах или велосипеде. Если ты готова, то можно сменить работу, переехать, найти любовь всей жизни.
После сорока я обрела огромную внутреннюю свободу. Узнала и позволила себе жить так, как хотелось мне, а не диктовали семейные традиции и воспитание давно почивших предков.
После сорока я на практике познала, что эмоции не умирают с годами, они есть у нас, только спрятаны иногда очень и очень глубоко. Под гнётом стыда, страха и неуверенности.
Да, скажу я. Из, казалось бы, навсегда угасших чувств, можно вновь разбудить вулкан страстей. Главное в этом деле — задуматься, захотеть, рискнуть.
Не всё так просто, и на изменения необходимы силы и смелость.
И время.
Время нужно обязательно. Для начала, чтобы посвятить его себе. И не испытывать после этого стыда и угрызений совести.
Меня, на самом деле, спасли психотерапевт, вязание и готовность к любому повороту жизни. Открытость новому, умение прощать, способность самой прощение попросить — всё это вместе подарило мне жизнь, которую в сорок один год, с тремя детьми и одним-единственным мужчиной, я могу назвать действительно моей. И счастливой.
Я правда, физически, ощущаю этот восторг.
Наслаждаюсь каждым мгновением и пребываю в гармонии с собой вот прямо сейчас.
Стою в отделанном кружевом и расшитом жемчугом с серебряной нитью парадном платье со шлейфом, на ступенях любимого Троицкого Собора, держа в руках скромный нежный букет из белых роз.
За спиной, сжимая меня в объятьях, находится он. Мой муж. Не только перед людьми, но отныне и перед Богом.
Артём рад. Смеётся. Шутит с младшим братом:
— Хотел быть свидетелем? Будь! Не спи! А то всех красоток разберут.
Что в ответ бурчит Влад, я не слышу, ибо меня вдруг накрывает осознанием: Уля, твоя дикая авантюра увенчалась успехом. Ты нашла себя, свой путь, свои увлечения, которые дарят тебе счастье и силы, ты по-прежнему любишь и любима.
Оглянулась.
Наши счастливые дети и близкие люди в праздничных нарядах стоят, улыбаясь, с цветами вокруг.
Любимый мужчина крепко обнимает и прижимает меня к себе, молча обещая помощь и поддержку во всём.
Да, я очнулась, напряглась, и вот — после сорока у меня открылось оно, второе дыхание.
Конец