Соблазнительно, разумеется, поискать черты сходства между дореволюционным российским капитализмом и капитализмом современным. Таких черт должно быть по определению много. А обыденное сознание по своей природе недиалектично и повторяющиеся феномены и процессы склонно воспринимать как однотипные, то есть антинаучно. Если же мы отнесемся к пресловутым чертам сходства не как обыватель, а так, как полагается ученому, мы обнаружим, что они превращаются в черты различия.
Обратимся к некоторым наиболее показательным и важным примерам.
Первое, что кажется очевидным, это то, что Россия вновь, после «советского промежутка» вернулась в мировую капиталистическую хозяйственную систему на капиталистических жепринципах[6]. Причем Россия опять оказалась в мировой капиталистической системе на положении страны периферии, претендующей на то, чтобы считаться полупериферией.
Однако во времена царской России такая претензия была более обоснованной. Мировая капиталистическая система в нынешнем смысле слова еще только формировалась и уж тем более не была глобальной. Точно так же в стадии формирования находилась и система отношений «центр – периферия». То, что Россия опоздала в «первый эшелон» капиталистических государств, не являлось для нее (как и для других стран, например Японии) препятствием, чтобы претендовать на «свою долю пирога» и «достойное» место в концерте великих держав (тем более что и само понятие великой державы тогда определялось другими критериями). Специфика российского империализма (зависимость от Запада, с одной стороны, и формирование зависимых от России государств на Востоке – с другой) как раз скорее соответствовала понятию «полупериферия», чем «периферия». К тому же тогда не было и речи об «однополярном мире», то есть о единой мировой империалистической системе, мировом империализме с США во главе. В мире шло соревнование разных – более и менее сильных – империализмов, и российский был лишь одним из них, не самым сильным, но и не самым слабым.
Сегодня же единая мировая капиталистическая система уже сформировалась (после распада Восточного блока и включения в нее на понятных условиях КНР; возможные «исключенные» – если даже они действительно «исключенные» – такие как КНДР и Куба, не в счет), что и позволяет вполне обоснованно говорить о глобализации. Разумеется, в эпоху «первого капитализма» в России никакой «глобализации» и в помине не было. Вхождение России в капиталистическую мировую систему в 90-е, то есть в условиях управляемого краха российской экономики, обусловило превращение России в типичную «страну-гигант» «третьего мира» наподобие Индии, Бразилии, Индонезии или ЮАР. До революции не было самого понятия «третий мир» – именно потому, что не было реалий, которые эта категория описывала бы. Страна «третьего мира» (даже «страна-гигант») имеет мало шансов на то, чтобы попасть (и, главное, удержаться) в положении капиталистической полупериферии.
Более того, Россия вернулась в мировую капиталистическую систему на условиях куда худших, чем выпала из нее (и, естественно, несравнимо худших, чем в период пребывания во «втором мире»): с куда более слабой (в сравнении с изменившимися мировыми стандартами) экономикой, с меньшими ресурсами, территорией и населением, с худшим геостратегическим положением (которое не может быть компенсировано никаким ракетно-ядерным оружием, поскольку такое оружие не способно заменить ни балтийские и черноморские порты, ни украинские черноземы, ни среднеазиатский хлопок и т.п.).
Из других общих факторов, связанных в первую очередь с экономикой, но не только, укажем на тот факт, что капиталистическая царская Россия была страной развивающейся. Разумеется, это развитие сдерживалось правящим режимом и правящими классами, разумеется, капитализм в тогдашней России был полуфеодальным, разумеется, Россия, по известному выражению Ленина, страдала не столько от избытка капитализма, сколько от его недостатка. Но все же по сравнению с дореформенной Россией наблюдался постоянный и несомненный прогресс (пусть даже плодами его пользовалось меньшинство, а сам этот прогресс – как всякий буржуазный прогресс – вызывал к жизни чудовищные социальные диспропорции). В сомнительных терминах «теории модернизации» мы можем сказать, что царская Россия шла – слишком медленно, чтобы выжить в тогдашнем мире, слишком робко и неповоротливо, с остановками и отступлениями – но по пути модернизации. «Второе издание капитализма» в России началось с демодернизации (по известному определению Стивена Коэна[7]). Значительная часть высоких технологий, существовавших в СССР, в современной капиталистической России была просто уничтожена (робототехника, компьютерная индустрия, станки с ЧПУ и т.п.). Была уничтожена значительная часть научного комплекса[8], а часть высоких технологий оказалась сокращена до минимума (например, аэрокосмический комплекс). Сильнейшим образом пострадали даже не самые передовые, прогрессивные и высокотехнологичные секторы промышленности. Находящийся на особом положении ВПК – и тот оказался вынужден значительно «ужаться», работать преимущественно на экспорт и сегодня в основном паразитирует на НИОКР позднесоветского периода. Катастрофа, постигшая производство товаров «сектора Б», например, текстильную промышленность, общеизвестна. Между тем в царской России за первые 20 пореформенных лет потребление отечественных хлопчатобумажных тканей на душу населения удвоилось[9]. Крупная текстильная промышленность тогда была одной из передовых, прогрессивных, высокотехнологичных отраслей производства. Вообще, если исключить уральские горные заводы с их отсталым оборудованием, рассчитанным на крепостной труд (где технологическое обновление растянулось на 20 лет), крупная промышленность в дореволюционной России и была образцом тогдашних «высоких технологий». А продукция крупной промышленности за 1893–1900 годы почти удвоилась[10].
6
То, что СССР начиная с периода сталинизма оказался вовлечен в эту систему – и на невыгодных для себя условиях, – показывает на основе фактов Б. Кагарлицкий в «Периферийной империи» (см.: Кагарлицкий Б. Периферийная империя. С. 429–450, 459-471). В данном случае Кагарлицкий идет за И. Валлерстайном (чьим последователем он себя не раз называл), который, правда, в разные периоды то включал СССР в капиталистическую Мир-Систему, то провозглашал «исключенным» из нее, но никогда не признавал отдельной Мир-Системой, что показательно.
7
Коэн С.Ф. Провал крестового похода. США и трагедия посткоммунистической России. М., 2001. С. 173. С. Коэн использовал термин «подлинная демодернизация» не поддавшись эмоциям, а показал, что результаты «второго издания капитализма» в России прямо противоречат тому, что обещает «теория модернизации»: ВВП сократился (на 50, а возможно, на 83 %), капиталовложения – на 80 %, поголовье мясо-молочного скота – на 75 %, производство, инфраструктуры и социальные службы деградируют и разрушаются, продолжительность жизни резко сократилась, вновь появились давно забытые болезни и голод, 75 % населения оказалось у черты бедности или даже за этой чертой, большая часть людей с высшим образованием вынуждена зарабатывать на жизнь неквалифицированным трудом, и т.п. (Там же. С. 172–173). Наряду с термином «демодернизация» Коэн там же использовал термин «катастрофа», куда более верно описывавший действительность, если учесть, что, по подсчетам немецких исследователей, озвученным Валентином Фалиным, уже к 1998 г. экономический ущерб от «второго издания капитализма» в России превысил ущерб от II Мировой войны в 2,5 раза (
8
По подсчетам Б.С. Хорева, к 2001 г. треть научных, научно-исследовательских, проектных организаций и КБ была ликвидирована полностью, численность научных работников уменьшилась наполовину, закрылось 150 научных журналов, 15 % российских ученых эмигрировало (Хорев Б.С. Прогресс СССР и регресс буржуазной России. Сравнительные сопоставления на мировом фоне. М., 2001. С. 11–12).