– Донья Соледад? – спросил я недоверчиво.
– Ты не узнаешь меня? – ответила она, смеясь.
Я сделал какие-то глупые замечания о ее удивительной живости.
– Почему ты всегда смотришь на меня, как на беспомощную старую женщину? – спросила она, глядя на меня насмешливо и вызывающе.
Она прямо обвиняла меня в том, что я дал ей прозвище «миссис пирамида». Я вспомнил, что однажды сказал Hестору, что по форме она напоминает мне пирамиду. У нее был очень широкий и массивный зад и маленькая остроконечная голова. Длинные платья, носимые ею, усиливали этот эффект.
– Посмотри на меня, – сказала она, – похожа я на пирамиду?
Она улыбнулась, но ее глаза заставили меня чувствовать себя неудобно. Я попытался отшутиться, но она оборвала меня и заставила признаться, что я никогда не имел ничего такого ввиду, и что, как бы это ни было, она в данный момент была такой худощавой, что ее форма не имела ничего общего с пирамидой.
– Что случилось с тобой, донья Соледад, – спросил я, – ты преображена.
– Ты сам сказал это, – ответила она мгновенно, – я была преображена. Я выразился фигурально. Однако в результате более тщательного рассмотрения я должен был признать, что метафора здесь неуместна. Она действительно была измененной личностью. Я внезапно почувствовал сухой металлический привкус во рту. Я был испуган.
Она уперла свои кулаки в бедра и стояла, слегка расставив ноги врозь, глядя мне в лицо. Она была одета в светло-зеленую юбку и беленькую блузку. Ее юбка короче тех, что она обычно носила. Я не мог видеть ее волос. Она подвязала их толстой лентой наподобие тюрбана. Она была босая и ритмично постукивала своими большими ногами по земле, улыбаясь с чистосердечием юной девушки. Я никогда не видел никого, кто распространял бы вокруг себя столько силы, сколько она. Я заметил странный блеск в ее глазах, волнующий, но не пугающий. Я подумал, что я, наверное, никогда не изучал ее внешности внимательно. Среди прочего я чувствовал себя виноватым в том, что поверхностно относился ко многим людям в течение лет, проведенных с доном Хуаном. Сила его личности делала всех других людей серыми и незначительными.
Я сказал ей, что никогда не представлял себе, что она может иметь такую колоссальную жизненную силу, что моя невнимательность тому виной, что я не знал ее на самом деле и что я, несомненно, исправлю это в будущем.
Она подошла ко мне ближе. Она улыбнулась и положила правую руку на мое левое предплечье, мягко схватив его.
– Непременно, – прошептала она мне на ухо.
Ее улыбка застыла и глаза остекленели. Она была так близко от меня, что я ощущал прикосновение ее грудей к моему левому плечу. Мое неудобство возросло, когда я попытался убедить себя, что не было никаких причин для тревоги. Я повторял себе снова и снова, что я в действительности никогда не знал матери Паблито и что, несмотря на ее странное поведение, оно, по-видимому, было обычным для нее. Но какая-то испуганная часть меня знала, что это были лишь успокоительные мысли, не имеющие ничего общего с действительностью, потому что независимо от того, как я приукрасил ее личность, я в действительности не только помнил ее очень хорошо, но и знал ее так же хорошо. Она представляла для меня архетип матери; я думал, что ей было лет под шестьдесят или даже больше. Ее слабые мускулы двигали ее массивное тело с трудом. В ее волосах было много седины. Она была, насколько я помнил ее, грустной и печальной женщиной с мягкими и красивыми чертами лица, преданной и страдающей матерью, вечно занятой на кухне, вечно усталой. Я также помнил ее как очень добрую бескорыстную женщину и очень робкую – вплоть до полной подчиненности любому, кому случалось быть около нее. Вот такое представление было у меня о ней, подкрепленное годами случайных контактов. В тот день, к моему ужасу, было что-то другое. Женщина, лицом к лицу с которой я стоял, вообще не укладывалась в представление, которое у меня было о матери Паблито, и тем не менее, она была той же самой личностью, более стройной и более сильной, выглядевшей на двадцать лет моложе, чем в последний раз, когда я ее видел. Я ощутил дрожь в своем теле.
Она сделала пару шагов передо мной и обратилась ко мне лицом: «дай мне посмотреть на тебя, – сказала она, – Hагваль сказал нам, что ты дьявол.»
Тут я вспомнил, что все они – Паблито, его мать, сестры и Hестор, казалось, никогда не хотели произносить имя дона Хуана и называли его Hагваль, и это выражение я привык употреблять и сам, разговаривая с ними.
Она смело положила руки мне на плечи – нечто такое, чего она раньше никогда не делала. Мое тело напряглось. Я действительно не знал, что сказать. Наступила долгая пауза, которая позволила мне критически взглянуть на себя со стороны. Ее появление и поведение испугало меня до такой степени, что я забыл спросить о Паблито и Hесторе.
– Скажи мне, где Паблито? – спросил я ее, внезапно ощутив опасение.
– О, он ушел в горы, – ответила она уклончиво и пошла прочь от меня.
– А где Hестор?
Она закатила глаза, как если бы хотела показать свое безразличие.
– Они вместе в горах, – сказала она тем же тоном. Я испытал искреннее облегчение и сказал ей без тени сомнения, что я знаю, что с ними все в порядке.
Она взглянула на меня и улыбнулась. Волна счастья и радостного возбуждения охватила меня и я обнял ее. Она ответила мне горячим объятием; это так поразило меня, что я онемел. Ее тело было твердым. Я чувствовал в нем необычайную силу. Мое сердце начало колотиться. Я постарался осторожно отодвинуть ее и спросил, видится ли Hестор еще с доном Хенаро и доном Хуаном. Во время нашей прощальной встречи дон Хуан выражал сомнение в том, что Hестор готов был закончить свое ученичество.
– Хенаро ушел навсегда, – сказала она, позволяя мне высвободиться. Она нервно теребила край своей блузы.
– Как насчет дона Хуана?
– Нагваль ушел тоже, – сказала она, поджав губы.
– Давно они ушли?
– Ты хочешь сказать, что ты не знаешь?
Я рассказал ей, как они распрощались со мной два года тому назад, и что все, что я знал, это то, что они ушли в то время. Я не отваживался спекулировать на тему, куда они ушли, они никогда не говорили мне о своем местонахождении в прошлом, и я смирился с тем, что если бы они захотели исчезнуть из моей жизни, то все, что им надо было сделать – это отказаться от встреч со мной.
– Их нет поблизости, это точно, – сказала она, нахмурившись. – и они не собираются возвращаться обратно, это тоже точно. – ее голос был предельно бесстрастным. Она начала раздражать меня. Я захотел удалиться.
– Но зато ты здесь, – сказала она, переменив нахмуренное выражение на улыбку. – ты должен подождать Паблито и Hестора. Они жаждут увидеть тебя.
Она схватила мою руку и потянула прочь от машины. По сравнению с тем, что было в прошлом, ее смелость была удивительной.
– Но сначала разреши мне показать тебе моего друга, – сказала она и силой повлекла меня в сторону дома.
Там была огорожена площадка, нечто вроде маленького домика. В ней находился огромный кобель. Первое, что бросилось мне в глаза, была его отличная, блестящая, желтовато-коричневая шерсть. Он не был похож на обычную собаку. Цепи на нем не было, а изгородь была недостаточно высока, чтобы удержать его там. Пес остался безразличным, когда мы подошли к нему ближе, даже не шевельнул хвостом. Донья Соледад указала на большую клетку сзади. В ней, свернувшись, лежал койот.
– Это мой друг, – сказала она. – пес – нет. Он принадлежит моим девочкам.
Пес посмотрел на меня и зевнул. Он мне понравился. У меня было нелепое ощущение сродства с ним.
– Пошли теперь в дом, – сказала она, подталкивая меня рукой.
Я заколебался. Какая-то часть меня была крайне встревожена и хотела немедленно удалиться отсюда, и тем не менее другая часть меня ни за что не хотела уходить.
– Ты не боишься меня, не так ли? – спросила она обвиняющим тоном.
– Да, безусловно! – воскликнул я.
Она хихикнула и самым располагающим тоном заявила, что она грубая примитивная женщина, которая очень неуклюже владеет речью, и что она едва ли знает, как обращаться с людьми. Она посмотрела мне прямо в глаза и сказала, что дон Хуан поручил ей помочь мне, так как он беспокоится обо мне.