— Их нет поблизости, это точно, — сказала она, нахмурившись. — И они не собираются возвращаться обратно — это тоже точно.
Ее голос был холодным и бесстрастным. Она начала раздражать меня. Мне хотелось уехать.
— Но зато ты здесь, — сказала она, улыбнувшись. — Тебе надо подождать Паблито и Нестора. Они очень хотят тебя видеть.
Она схватила меня за руку и потянула прочь от машины. В прошлом такая смелость с ее стороны была просто немыслима.
— Но сначала позволь мне показать тебе моего друга, — сказала она и с силой потащила меня в сторону дома.
Там была отгороженная площадка, похожая на маленький загон. В нем находился огромный кобель. Прежде всего мне бросилась в глаза его великолепная блестящая желтовато-коричневая шерсть. Это была явно не обычная собака. Он не был привязан и легко мог бы перепрыгнуть изгородь. Пес остался безразличным к нашему визиту, он даже не шевельнул хвостом. Донья Соледад указала на большую клетку позади. В ней свернувшись лежал койот.
— Это мой друг, — сказала она. — Пес — нет. Он принадлежит моим девочкам.
Пес посмотрел на меня и зевнул. Мне он очень понравился. У меня возникло нелепое ощущение сродства с ним.
— Теперь пошли в дом, — сказала она и потянула меня за руку.
Я заколебался. Какая-то часть меня была крайне встревожена и хотела немедленно убраться отсюда: но что-то противоположное во мне ни за что на свете уходить не хотело.
— Может, ты боишься меня? — спросила она обвиняющим тоном.
— Конечно, боюсь! — воскликнул я.
Она хихикнула и самым доверительным тоном сообщила, что она — грубая, простая женщина, что очень неуклюже владеет речью и что она совсем не умеет вести себя с людьми. Она посмотрела мне прямо в глаза и сказала, что дон Хуан поручил ей помочь мне, так как очень обо мне заботился.
— Он говорил нам, что ты несерьезный и везде шляешься, причиняя много неприятностей ни в чем не повинным людям.
До сих пор ее утверждения были сравнительно ясными, но я никак не мог представить себе, чтобы дон Хуан говорил обо мне такие вещи.
Мы вошли в дом. Я собрался было сесть на скамейку, где обычно сидели мы с Паблито, но она остановила меня.
— Это место не для нас с тобой, — сказала она. — Пойдем в мою комнату.
— Я лучше буду сидеть здесь, — сказал я твердо. — Я знаю это место и чувствую здесь себя очень удобно.
Она недовольно фыркнула, как разочарованный ребенок. Поджатая верхняя губа у нее при этом была похожа на утиный клюв.
— Что-то здесь ужасно не так, — сказал я. — Я думаю, мне лучше будет уехать, если ты не объяснишь мне, что происходит.
Она пришла в сильное возбуждение и начала доказывать мне, что просто не знает, как разговаривать со мной. Я поставил ее перед фактом ее очевидного преображения и потребовал, чтобы она рассказала мне, что случилось. Я должен был знать, как это произошло.
— Если я расскажу тебе, ты останешься? — спросила она ребячливым голоском.
— Придется остаться.
— В таком случае я все тебе расскажу. Но это должно происходить в моей комнате.
На мгновенье меня охватила настоящая паника. Чтобы успокоиться, мне пришлось сделать крайнее усилие. Мы направились в ее комнату. Она жила в задней половине дома, где Паблито построил для нее спальню. Я уже был в этой комнате однажды, когда она строилась, и еще раз, когда она была закончена, как раз перед вселением туда доньи Соледад. Комната выглядела такой же пустой, как и раньше, если не считать кровати в самом центре и двух скромных комодов у двери. Побелка на стенах поблекла и приобрела очень успокаивающий желтоватый оттенок. Деревянный потолок тоже потемнел от времени. Глядя на гладкие чистые стены, я подумал, что их каждый день моют губкой. Комната больше всего напоминала монашескую келью, очень скромную и аскетическую. В ней не было никаких украшений. На окнах — массивные ставни с железными засовами. Не было ни стульев, ни вообще чего-нибудь, на чем можно было бы сидеть.
Донья Соледад забрала у меня мой блокнот, прижала его к груди и села на кровать, сделанную из двух толстых матрацев, положенных прямо на доски. Она показала мне, чтобы я сел рядом с ней.
— Ты и я — одно и то же, — сказала она, вручив мне мою записную книжку.
— Прости, я не понял.
— Ты и я — одно, не глядя на меня повторила она.
Я не мог сообразить, что она имеет в виду. Она уставилась на меня, ожидая моей реакции.
— Но что это значит, донья Соледад? — спросил я.
Мой вопрос, казалось, озадачил ее, как если бы я спрашивал о чем-то очевидном. Она вначале засмеялась, но когда я стал настаивать, что действительно не понимаю, она рассердилась. Сидя на кровати, она выпрямилась и, гневно взглянув на меня, обвинила в неискренности. Ее глаза пылали, рот скривился в гримасе ярости, и она сразу опять сделалась старухой.