— Правда, — нарочито трагически ответил он, удивившись, однако, быстрым ногам молвы.
— Поросенок, — процедила Верочка. — Не ожидала от тебя. Впрочем, лишнее доказательство вашей мужской несамостоятельности — ни шагу без няньки. — И частые гудки.
Вероятно, в эту минуту Верочка усомнилась в соответствии его телесной формы душевным свойствам. Ничего, ей встряски полезны — напишет цикл хороших стихов. Да, именно об этом думал он, переходя дорогу, когда уронил на мостовую сигареты. Тут-то и выскочил из-за угла «рафик». Едва успел инстинктивно выставить ладони, как его швырнуло на землю. Все. Больше ничего не помнил.
— Кто ты? Где работаешь? Живешь? Кто твои родители? — перешел Косовский на «ты».
— Что за допрос, ясное море! — больной сел, придерживая иглу в вене левой руки, от которой тянулся шланг капельницы. Закружилась голова. К горлу подступила тошнота.
— Ого! — вырвалось у Косовского. — Мы даже не забыли свои изящные ругательства?
— Так жив я или нет? Вроде жив. — Он ощупал себя. — Михаил Петрович, руки-ноги целы, а вы не радуетесь, задаете странные вопросы. — И попытался спустить ноги на пол.
— Ради бога, лежи! — испуганно придержал его Косовский.
— Надеюсь, это не тот свет?
— Этот, этот, но радоваться рановато.
— Что у меня? Сотрясение? — Он ощупал забинтованную голову. — Черепок не снесло? — И снова хотел встать, но профессор грубовато притянул его к подушке.
— Что-нибудь серьезное? — всполошился он.
— Да, — кивнул Косовский.
— Что именно?
— Пришлось делать трепанацию, — сказал он первое, что пришло на ум. — И для большей убедительности уточнил: — В левой височно-теменной области.
— Вот как? Значит, сапожник не без сапог, — хмыкнул больной. — С ангиограммой ознакомите?
— Расслабься, — попросил профессор. — Ляг поудобней и сними зажимы. Проверим рефлексы.
— Парезов нет, все в порядке. — Больной стал сгибать и разгибать колени, голеностопные суставы. — И угораздило меня. Столько дел, а я… Кстати, как там обезьянки? Клеопатра здорова?
— Можешь не болтать? — Косовский укрыл его одеялом и зашагал по палате. Нервы профессора явно сдавали, и больной заметил это.
— Скажите, наконец, что со мной?
Косовский подошел к нему, положил ладонь на лоб и, стараясь быть спокойным, повторил: — Расслабься. Вот так. Еще. Хорошо. А теперь, выясним, что тебя беспокоит.
— Я, кажется, охрип. Голос совсем чужой. Однако о каких пустяках мы говорим! Меня спасли, я жив-здоров и безмерно благодарен родной медицине. Кстати, кто оперировал? Вы или Петельков? Вдвоем? Чудесно. Может, теперь я стану гениальным, как тот средневековый монах, которого трахнули палкой по башке и пробудили в нем необыкновенные способности?
— Еще! Какие еще изменения?
— Ноет низ живота. Похоже на хронический аппендицит, если бы его не вырезали у меня три года назад. И голова раскалывается, будто мозгу тесновато в коробочке. Одним словом, не в своей тарелке. Но вы до сих пор не посвятили меня в детали операции. Какой был наркоз?
— Электро, разумеется. — Косовский вздохнул. Нет капризней больных, чем медики. А здесь случай и того хуже.
Оперированный опять пощупал бинт на лбу. Взгляд его задержался на руках. Он поднес их близко к глазам и фыркнул:
— Чертовщина какая-то. Они же не мои! Профессор, это не мои руки! Это руки фотографа! Да-да, пальцы желтые от проявителя. Или их зачем-то смазали йодом? Нет, у меня были истинно хирургические, тонкие пальцы!
— Еще что? — Длинный нос Косовского покрылся каплями пота.
— Видеть хуже стал. Может, от головной боли? Но что с моими руками? — в голосе больного прозвучал испуг. — Честное слово, они были у меня моложе!
— Ты устал, успокойся. Выпей вот это, — Косовский взял с тумбочки стакан с какой-то мутной жидкостью и чуть не силой влил в рот больному. Тот выпил и сразу уснул.
В палату заглянула сестричка.
— Там опять жена пришла, умоляет пустить.
— Что? — Косовский грозно надвинулся на нее. — Сказано — НИКОГО! НИ ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА! Кстати, чья жена?
— Бородулина, конечно. Ой, Михаил Петрович, и что это теперь будет? — всплеснула она пухлыми ручками.
Он открыл глаза. Было тихо и темно. Где он? Вспомнился разговор с профессором. Что-то его тогда встревожило. Кажется, руки. Чепуха какая-то.
Капельница была снята. Он приподнялся на локтях и осмотрелся. Как только глаза привыкли к темноте, разглядел, что соседняя койка постовой сестры пуста. Знакомая ситуация — небось, точит лясы с дежурной. Сколько им ни приказывают не отходить от оперированных, все без толку. Вероятно, сидит, обсуждает, какие колготки лучше носить, капроновые или шерстяные, а тут хоть умирай, так пить хочется.