А возможно, ничего и не произошло, Джефферс, – возможно, в мире полно таких людей, как Тони и этот мужчина, которые считают, что нет ничего такого в том, чтобы смотреть на других или быть у всех на виду, хоть в одежде, хоть без!
После этого случая мне разрешили повесить занавески, и я очень гордилась красивыми занавесками из бледного плотного льна, хотя знала, что Тони они раздражали. Полы были сделаны из широких каштановых досок, которые мужчины сами нарезали и отшлифовали, стены покрыты белой известковой штукатуркой, а все шкафы и полки были из того же каштана, так что пространство казалось очень теплым и натуральным, всё красивое, и фактурное, и душистое, а вовсе не стерильное и безликое, как бывает в некоторых домах после ремонта. Мы сделали одну большую комнату с плитой и камином, куда поставили удобные стулья и длинный деревянный стол, чтобы есть и работать за ним; а также маленькую спальню и ванную комнату с хорошей старой чугунной ванной, которую я нашла на барахолке. Всё выглядело так свежо и красиво, что мне хотелось самой туда переехать. Когда всё было готово, Тони сказал:
– Джастина решит, что мы построили этот дом для нее.
Не могу сказать, что не думала о том, как отреагирует моя дочь, но мне уж точно не приходило в голову, что она может подумать, что это в ее честь! Хотя, как только Тони это сказал, я поняла, что так и есть, и мгновенно почувствовала себя виноватой, но тут же твердо решила, что не дам ничего у меня украсть. Эти два чувства, всегда идущие парой, чтобы уж наверняка оглушить меня и связать мне руки, мучили меня с самого начала, когда Джастина только появилась на свет и, казалось, хотела занять мое место, только я пришла туда первая. Я не могла примириться с тем фактом, что, только оправившись от собственного детства, наконец выбравшись из этой ямы и впервые ощутив на лице лучи солнца, ты должен уступить это место под солнцем младенцу, которого намерен оградить от тех страданий, что достались тебе, а для этого надо залезть в новую яму – яму самопожертвования! В то время Джастина только окончила колледж и отправилась работать в Берлин, но часто приезжала в гости с каким-то потерянным видом, как будто испытывала острую потребность в чем-то, как человек, который ищет, где бы сесть, пока ждет поезда на людной станции. Какое бы хорошее место я ей ни находила, ей всегда больше нравилось мое. Я стала думать, не предложить ли ей второе место, чтобы сразу покончить с этим, но так вышло, что она влюбилась в некоего Курта и тем летом совсем не приезжала, и так началась наша новая жизнь, и мы стали приглашать к себе гостей.
В своем письме к Л я, разумеется, не стала вдаваться во все эти подробности и написала только о том, что, мне казалось, ему нужно знать. Несколько недель он не отвечал, жизнь шла своим чередом, а затем вдруг написал, что приедет, причем уже в следующем месяце! К счастью, в это время мы с Тони не ждали гостей, так что начали суетиться: перекрашивать стены, заново натирать воском полы, отмывать до блеска окна с помощью газеты и уксуса. На вишневых деревьях распустились первые бутоны, пролесок был полон прекрасных розовых и белых цветов, и мы срезали несколько веток, поставили их в большие глиняные кувшины и даже развели огонь в камине. От мытья окон у меня болели руки, и мы ложились спать настолько уставшими, что у нас почти не было сил приготовить себе еду.
Потом Л написал снова:
М,
Всё-таки я решил поехать в другое место. У одного моего знакомого есть остров, где, как он говорит, я могу пожить. На этом острове, судя по всему, настоящий рай. Так что я собираюсь побыть Робинзоном Крузо. Жаль, что не смогу приехать к вам на болото. Я продолжаю встречать людей, которые знают вас и говорят, что вы вполне ничего.
Л
Что ж, мы смирились, Джефферс, хотя не скажу, что я забыла об этом – лето оказалось самым жарким и прекрасным за последние годы, по вечерам мы жгли костры, спали на улице под пульсирующим звездами небом, плавали в приливных реках, и я постоянно думала о том, что было бы, будь с нами Л, и как бы он смотрел на всё это. Вместо Л во втором месте остановился писатель, и мы почти его не видели. Он проводил все дни в доме с зашторенными окнами, даже в самую жаркую погоду, – наверное, спал! Но я часто думала об Л и о том, каков этот рай у него на острове, и, хотя наш собственный дом тем летом был вполне похож на рай, я думала об этом острове с завистью. Как будто до меня доносился бриз, несущий с собой мучительный запах свободы, – и вдруг мне показалось, что эта мука не давала мне покоя слишком долго. Я почувствовала, что всё разрушила, и стала бегать туда-сюда в поисках этой свободы, как укушенный пчелой человек, который бегает и рвет на себе одежду, демонстрируя свою боль другим людям, которые не знают, в чем дело. Я пыталась заставить Тони говорить со мной – я ощущала острую потребность высказаться, проанализировать свои чувства, достать их на поверхность, где я могла бы осознать их и разобраться с ними. Как-то вечером, когда мы ложились спать, я в ярости наговорила Тони множество ужасных вещей о том, как мне одиноко и как я устала от того, что он никогда не уделяет мне такого внимания, которое заставляет женщину чувствовать себя женщиной, а просто ожидает, что я буду всё время рождаться заново, как Венера из раковины. Будто бы я знаю, что заставляет женщину чувствовать себя женщиной! В конце концов я ушла спать на диван вниз, стала думать о своих словах и о том, что Тони никогда не пытался причинить мне боль или контролировать меня, и в итоге снова побежала наверх, залезла к нему в кровать и сказала: