Если в форме выражения данной идеи и есть нечто неортодоксальное, то сама эта идея — что прогресс базируется не только на материальном изобилии и приверженности к удовольствиям, но на общечеловеческих ценностях — явно марксистская (в лучшем смысле этого слова). Это то, чего критики Стругацких не смогли распознать (это нераспознание можно в значительной степени отнести на счет их определенного консервативного упрямства или закостенелого мышления).
Если идеологические претензии оказались надуманными, то в художественной форме можно усмотреть некоторые недостатки. Пока Стругацкие только подходили к зловещей разгадке тайны (на протяжении первых трех четвертей книги) — и, как и в других произведениях, наслаждались, интригуя читателя нерешенными загадками — с одной точки зрения, в сюжете осталось слишком много оборванных линий, что могло привести к ненахождению разгадки. В то же время общее осуждение всех грехов декаданса дано настолько общо, что многие из подразумевающихся взаимосвязей — например, между досугом, гангстеризмом и научным шарлатанством — остаются настолько смутными, что их наличие приходится принимать на веру. Дарко Сувин (Darko Suvin) заметил, что рассматриваемый роман в чем-то схож с «крутым детективом», наилучшим образом представленным произведениями Реймонда Чандлера — та же манера вести повествование от первого лица, например, равно как и зловещая деятельность заговорщиков, и моральная амбивалентность персонажей. Но Жилин — все же нечто иное, нежели просто «крутой», каковое состояние требует известной доли цинизма по отношению по перспективам улучшения человеческого общества. Трудно соединить извращенную мораль, присущую «крутым детективам», с позитивистской диалектикой Маркса, а Жилин — определенно умеренный марксист. Авторы местами преуспели, но в целом — произведение не из их лучших.
Большее, что можно заметить о романе «Хищные вещи века» с позиции 1990-х годов, — то, что авторы предвосхитили американское движение «киберпанка» середины 1980-х. Как и киберпанк, «крутой» стиль описывает блестящее, хоть и коррумпированное общество, в котором главенствуют мощные организации, пристрастившееся к наркотикам, электростимуляции нервной системы и манипуляциям с помощью средств массовой информации. Критика капитализма подразумевается в произведениях таких авторов, как Гибсон, Стерлинг, Ширли, в каковых произведениях движущей силой каждого — от главы межгосударственной корпорации до незначительного торговца — является богатство и наслаждения, обеспечиваемые богатством, что приводит к нравственной деградации. Такова же идея и романа «Хищные вещи века».
Такой недостаток тонкости перестал удовлетворять искушенному западному вкусу, хотя, возможно, он был более приемлем в то время, когда роман был впервые опубликован; кому-то он мог напомнить нескрываемое, самоуверенное философствование, скажем, Хайнлайна. Впрочем, по-видимому, он оказался слишком утонченным для вышеупомянутых советских критиков, искавших неприкрытое подтверждение партийной оценке исторической неотвратимости. Несмотря на гуманный антикапитализм, этот роман открыл полудесятилетие идеологических споров о творчестве братьев, упомянутое во «Введении».
Роман, который до сих пор считается — многими критиками как на Востоке, так и на Западе, — лучшим произведением Стругацких, появился как раз перед романом «Хищные вещи века», в 1964 году. Он тоже рассматривает проблемы истории и человеческой природы; на самом деле, это, вероятно, лучшая работа Стругацких на эти темы. «Трудно быть богом», переведенный на английский в 1973 как «Hard To Be a God», стал наиболее популярным произведением братьев Стругацких в Советском Союзе и — на время — в 1960-е — самым популярным произведением вообще в жанре фантастики. Значительная часть его успеха была обусловлена его головокружительным сюжетом и персонажами, что сочеталось с намного более серьезной и даже пессимистичной диалектической философией.