Поскольку другого братья и не ожидали, то сняли доспехи и завалились спать. Сон их ничто не потревожило, если не считать постоянного жужжания каких-то плотоядных насекомых, обожающих человечину, и еще одного инцидента.
Около полуночи Танина разбудил гном, дергая за плечо и громко шепча в ухо.
— Что там? — заспанно пробормотал Танин, с грохотом начиная искать меч.
— Нет, убери оружие, — торопливо заговорил гном. — Мне просто нужно кое-что узнать. Ты, я и твои братья — мы ведь товарищи, не так ли?
Танин вспоминал потом — насколько он вообще мог что-то вспомнить, — что гнома очень это беспокоило и он несколько раз повторил вопрос.
— Ну, да... товарищи, — промычал он, перекатываясь на другой бок.
— Все мое — ваше, а ваше — мое? — упорствовал Дуган, заглядывая в лицо молодого человека.
— Да, конечно да. — Танин провел по лицу рукой, отмахнувшись от присосавшегося насекомого и одновременно бороды гнома.
— Спасибо, парень. Спасибо, — радостно сказал Дуган. — Ты об этом не пожалеешь.
Юноша потом уверял, что последние слова гнома: «Ты об этом не пожалеешь», зловеще вертелись в его сне, но он слишком устал, чтобы проснуться и обдумать ситуацию.
В любом случае времени подумать у него оказалось более чем достаточно, когда утром он проснулся и обнаружил, что к горлу приставлено острие копья, а вокруг стоят несколько здоровенных воинов. Быстро брошенный взгляд убедил его в том, что братья находятся в похожей ситуации.
— Стурм! — позвал Танин, не смея пошевелиться и держа руки на виду. — Палин! Проснитесь!
Братья тут же пробудились и удивленно уставились на захватчиков.
— Танин, — спросил младший, стараясь говорить спокойно, — что происходит?
— Не знаю, но собираюсь выяснить! — Старший сердито отбил рукой наконечник копья. — Что за ерунда? — поинтересовался он, пытаясь встать.
Наконечник копья тут же снова занял свое место у горла, но на этот раз к нему присоединились еще два — один ткнулся в грудь, другой в спину.
— Скажи им, что, как бы женщины не выказывали нам благодарность, нам все равно, — попросил Стурм, глотая слюну и тщетно пытаясь отползти хоть на дюйм назад. Копье следовало за ним. — Мы собираемся стать рыцарями! Мы дали обет безбрачия...
— Дело не... мм... не в женщинах, парни, — стыдливо пробормотал Дуган, который вошел в хижину и просунул голову между локтями воинов. — Это... мм... дело чести... так сказать. Видите ли, товарищи, — душераздирающе вздохнул гном, — прошлой ночью я немножко сыграл.
— И? — прохрипел Танин. — Какое отношение это имеет к нам?
— Я объясню, — начал Дуган, облизывая губы. Его взгляд перебегал с одного брата на другого. — Я хорошо кидал кости первые два часа. Выиграл у вождя головное украшение из перьев и двух коров. Я собирался прекратить, клянусь, но старик так расстроился, что трудно было не дать ему попробовать отыграться... Мне так везло, что я поставил все на один бросок, добавив топор и шляпу.
Танин взглянул на непокрытую голову гнома.
— Ты проиграл.
Плечи Дугана опустились.
— Всего остального не жаль, но как мне быть без шляпы? Так что я поставил против шляпы все деньги и... — Он задумчиво посмотрел на Танина.
— Их ты тоже проиграл, — пробормотал тот.
— Выпали глаза змеи, проклятая двойка, — уныло ответил Дуган.
— Значит, ты проиграл свои деньги, топор и шляпу.
— Не совсем... — Гном замялся. — Понимаешь, я не мог без своей шляпы... И у меня ничего не было, что бы нравилось старине вождю, поскольку мой камзол ему не подошел. Но ведь ты сам сказал, что мы товарищи и равные во всем...
— Когда ты это сказал? — спросил Стурм, гневно воззрившись на Танина.
— Я не помню! — прорычал тот в ответ.
— Так что я поставил ваши доспехи, — заявил гном.
— Что? — взревел Танин.
— Вождю они понравились, когда он видел вас вчера вечером, — быстро продолжил Дуган.
Несмотря на пять копий, нацеленных на него, Танин имел очень опасный и разъяренный вид.
— Я поставил ваши доспехи против топора и шляпы, и я выиграл! — гордо заявил гном.
— Слава Паладайну! — вздохнул, расслабляясь, Танин.
— Потом, — смутился Дуган, — поскольку удача явно ко мне возвращалась, я решил попытаться вернуть свои деньги. Я поставил доспехи, шляпу и, — он показал пальцем, — магический посох против всех денег, коров и топора.
На этот раз сел Палин, забыв о копьях, лицо его мертвенно побледнело, губы приобрели пепельный оттенок.
— Ты поставил на кон мой... мой посох! — Юноша едва мог говорить. Протянув дрожащую руку, он схватил посох, с которым не расставался даже во сне.