Кто‑то затарабанил снаружи во входную дверь. Я бросился открывать, уверенный, что это вернулся из больницы Никос, и удивился, что у него нет ключа.
Но передо мной оказалась Мария! Та самая старая женщина, с которой мы встретились в один из первых дней у Никоса на работе.
Сейчас она стояла передо мной, тяжело переводя дыхание после подъёма по лестнице. Взял у неё из рук тяжёлую сумку с продуктами.
Неловко мне стало. Всучил ей в подарок репродукции русских икон, обещал зайти в гости. И забыл! Этот Aдониc, даже Дмитрос ногтя её не стоили – бедной, малограмотной женщины из предместья Афин, которая когда‑то вышла замуж за местного рыбака, рано овдовела. Десятки лет молится за упокой души утонувшего мужа, помогает всем беднякам на острове, зарабатывает глажкой белья.
— Какó, охи калó, – приговаривала она сейчас, накладывая в тарелки девочкам и мне горячую овсянку. – Плохо, не хорошо.
Не столько словами, сколько жестами объяснила, что у Инес поднялась высокая, очень высокая температура. Никос примчался с работы, вызвал врача. Диагноз, насколько я понял, – двустороннее воспаление лёгких. Никос отвёз больную в порт, санитарным судёнышком на подводных крыльях отправился с ней в больницу на материк.
Куда, Мария не знала. То ли в Волос, то ли в Салоники.
Заниматься с девочками, делать с ними уроки я не мог, не зная греческого. Так или иначе, нужно было их как‑то занять. Теперь они уже не веселились при мысли о том, что мать оказалась в больнице, а плакали.
Мария принялась убирать в комнатах, готовить обед из принесённых ею продуктов. Я же предложил Антонелле и Рафаэлле пойти вместе с Гектором к заливу Кукинарес – на море.
Взяли с собой купальники, надувной круг. Во время сборов я спохватился – где‑то опять забыл пляжное полотенце, принадлежащее хозяевам виллы Диаманди. «Что же, семь бед – один ответ. Придётся приплюсовать его стоимость к долгу Гришкиному отцу за моё проживание…»
Как мы резвились на мелководье, легко себе представить. Особенно ликовал Гектор, носившийся по пляжу – чёрная молния с высунутым красным языком.
Я привёл девочек домой совсем разморёнными. Они еле пообедали и завалились спать в своей комнате.
Мария стала настаивать, чтобы я поехал к себе, тоже отдохнул – для ясности она трогательно сложила ладони, легла на них щекой.
И тут вернулся Никос. Чёрный от свалившейся на него беды.
— Ничего, – сказал он. – Сделали рентген. Два лёгких воспалены. Делают антибиотик. Ничего. Сейчас будет вечер. Хектора кормили?
— Конечно, – ответил я. – Мария остаётся на эти дни? Тогда я поехал.
— Зачем тебе ехать на виллу? Оставайся. Там тебе не хорошо. Хочешь, поедем вместе, заберём твои вещи?
— Знаешь что, Никос, сейчас тут меня ещё не хватало. Ложись‑ка спать.
…Подъехав автобусом к вилле, я не увидел за её оградой красной автомашины. Люси с компанией дома не было.
В комнатах стоял сумрак. Не хотелось включать электричество. В раскрытые окна вливался ни с чем несравнимый, живительный запах.
Я вышел на террасу. Заметил оставленную под кипарисом маленькую сенокосилку. Очевидно, в наше отсутствие приходил садовник.
Пахло свежескошенным сеном и близким морем! Запах был сродни чему‑то страшно знакомому.
Март на краю Москвы
Глава шестнадцатая
И снова настиг меня сон о том, как я потерялся. Ужасно, что, когда спишь, не знаешь о том, что ты спишь. Что всё происходящее – пустой морок. Что этого огромного здания, из которого ты не можешь найти выхода, блуждая по безлюдным коридорам, лестницам и переходам, не существует. Нет, существует! Это же пресловутый Дом на набережной Москвы–реки… Зашёл сюда в поисках какой‑то особой аптеки, чтобы купить лекарство для заболевшей дочки. Лекарства не достал. Выйти не могу.