«Сплошная несуразица», – думал Жолт, потому что не мог ничего удержать в памяти. Тело его стремилось взлететь, но он сделал несколько шагов в сторону двери и про себя отметил, что довольно легко и ровно прошел по кромке ковра. Ему почти удалось зафиксировать общую картину: сиплоголосый пытался взломать дверцу бара, Хенрик орал: «Перестань, а то врежу, скотина!», а Фради, скрючившись в кресле, икал.
Вдруг Жолт увидел, что сиплоголосый стоит уже на противоположном конце ковра. Тогда он нагнулся и рванул ковер на себя… Сиплоголосый растянулся.
– Жми, Фради! – хрюкнул худой.
– Идите к черту! Пьяные дегенераты! – ругался Хенрик.
– Будьте здоровы! – сказал Жолт. – Мерси за выпивку. Я сматываюсь.
Язык у него еще работал.
– Жоли! – уже в прихожей догнал его крик Хенрика. – Не уходи! Останься, Жоли!
По дороге у него мелькнула еще отчетливо мысль: взглянуть на часы. Дело было нелегкое, так как стрелки на красном поле сползались.
– Семь, – невнятно выговорил на лестнице Жолт. – Югурт[4] , надеюсь, дома найдется.
Тут он столкнулся с элегантным мужчиной, голова которого была в белых плешинах, как будто наполовину ощипанная.
– Кто ты такой? – спросил мужчина.
Жолт обошел его широким полукругом. Ошибки быть не могло: это был Хенрик-старший.
На мглистой, мигающей неоновым светом улице Жолт все и сразу забыл. Неведомая, до лютости жестокая сила стиснула, как в кулаке, его желудок. Сейчас она его вырвет с корнем, сейчас она его выдерет!
– Ой! – простонал испуганно Жолт.
Никогда он не думал, что может громко застонать прямо на улице. И тогда он взял курс на церковь и поплелся к ближайшей от выхода скамье. Там, судорожно вцепившись в подлокотники, он в отчаянии огляделся, потом дрожащей рукой стер с лица холодный пот…
Нечеловеческие страдания сейчас нахлынули снова, по они уже были другого рода. Жолт без сил опустился на тахту, положил рядом записку Магды, потом судорожно смял ее в кулаке и долго смотрел на свои побелевшие пальцы. «Если б я умер, – думал он, – то сделался бы таким. А спастись нельзя, потому что внутри у меня взорвалась водка. Это я помню. Мой желудок был разорван в куски, я их выкинул, и кругом была кровь, сплошная кровь, сгустки крови на гравии. Я это видел. Пятьсот граммов взрывчатки разорвали меня на части. Чтобы взорвать желудок мальчишки, пятисот граммов, наверно, достаточно. Голова и горло болят. Неправда, что я сижу в комнате, что я еще жив».
Все было неправдой, а сердце колотилось и громыхало. «Подохну я, наверное, позже. Завтра или, в крайнем случае, послезавтра». Вконец измученный, Жолт рухнул на тахту, повернулся животом вниз, прижав покрепче прыгающий желудок и оставив на свободе мятущиеся мысли.
«Я совсем забыл про вермут. Его я выпил два чайных стакана. Он был сладкий, и пить его после водки было приятно. На улице, на мостовой, я заснул, и мне снилось, что мама старается отнять у меня стакан, который я подношу к губам, и несколько капель вина выплескивается мне на свитер. А где свитер? Спал я у бровки тротуара, но спал не совсем, было больно глазам, в них как будто насыпали песку. Что будет, если кто-нибудь вдруг увидит напившегося мальчишку, лежащего на краю тротуара? Его тут же с рук на руки передадут милиции. «Жми, Фради! – скажу я тогда. – У меня все в порядке, и, пожалуйста, оставьте меня в покое». Может быть, так и было? Не было или было? Я же вовсе не спал, меня тошнило, но я сдержался, и голова у меня качалась, как у того пьяного типа. Все-таки я вернулся домой и, возможно, на глаза никому не попался, потому что мне тоже никто не попался. Фонари были далеко-далеко, точно звезды… По дороге мне снилась мама. Было это, кажется, так. Я присел на минутку на камень, он был ледяной, а мама спросила: «Почему тебе плохо с папой?» Спросила она с любопытством, потому что чего-то ждала. «Вообще-то мне с ним неплохо, но он меня пилит и пилит, накачивает мозги, а я не могу быть таким, как он. У него все время распределено по минутам и в клинике кабинет для осмотра больных. В детстве он был сверхотличник. Ах, мамочка, желудок у меня ходуном так и ходит! Как добраться до ванной, когда все разрывается – и горло и голова? Ты не взяла у меня стакан, и теперь я умру, околею, как кошка, которую подстрелили; у нее остекленели глаза, но она еще долго дергалась… Скоро я стану трупом. Мамочка! Мама!»
Жолту казалось, что он кричит, на самом же деле из горла его вырывался лишь слабый скулящий звук. Он нагнулся над унитазом, его рвало, из глаз текли слезы, но всего ужасней был страх, что на лбу лопнут жилы, и он представлял себя лежащим уже на полу, без малейшей надежды на помощь, потому что папа в клинике, Тибор спит, а Магда вернется не раньше полудня и найдет его труп… с остекленевшими глазами.
Он почувствовал некоторое облегчение и уставился в зеркало. «Кто это? Я. Совсем как из кареты «скорой помощи». Спотыкаясь, он побрел к тахте. От подушки шел сладковатый запах, и желудок его снова дернулся, но один только раз. Это был запах мамы, он струился из подушки и просочился в его жилы; и вот мягкие белые руки обнимают Жолта за плечи, его покачивает от легкого головокружения, вместе с мамой он то взлетает ввысь, то падает вниз на огромных, как корабль, качелях, и в ушах его свистит ветер, напоенный запахом меда. Он прижимается лицом к теплому маминому плечу, сверху синеют ее глаза, и словно рассыпают по ее лицу серебристо-синие слюдяные чешуйки, под подбородком ее пульсирует жилка, и ее пульс сливается со слабым пульсом Жолта.
«Мамочка, милая, я хочу остаться с тобой навсегда!»
«За четыре года, мой мальчик, ты все-таки немного исправился».
«Каким мне быть, скажи, мамочка!»
«Однажды… ты жестоко избил своего друга, Жолти!»
«Ведь один только раз, мамочка».
«Тебя память подводит, мой мальчик».
«Я ничего для тебя не значу, мамочка?»
«Я люблю тебя больше всего на свете, мой мальчик!»
«Не плачь! Я прочитал светящиеся неоновые буквы. А ведь был почти без сознания. Там было написано: Intrazmas. Я прочитал, хотя было ужасно далеко. Тебе не понятно, мамочка?»
«Ты умница, Жолти. Но все же…»
«Все же ты сбыла меня с рук. А я прочитал неоновые буквы…»
«Нужна была папина сила. А я слабая женщина. У меня совсем слабые нервы…»
Жолт очнулся, услыхав свой собственный голос. «Какая-то чепуха! – подумал он. – И зачем я скулю, жалуюсь маме, выплескиваю всю эту ерунду? Но, слава богу, я пока еще жив. И мама ничего не узнает, потому что я здесь, а она на улице Яс. Мне нужно ее навестить, она уже дважды звонила».
Жолт вскочил. Ноги держали его сносно. «Пятьсот граммов свинца во мне еще, конечно, сидят, но теперь копыта я уже не откину».
Он принял душ, и двигаться стало немного легче. Заурчало в желудке, – значит, он цел-невредим. Жолт нашел в холодильнике бутылку югурта и помчался с ней в кухню.
Тибор едва успел отдернуть от губ бутылку с палинкой.
– А-а, вот чем ты занимаешься, Тиборенко! – напустился на него Жолт.
– Чем? Вот именно, что ничем, – смутившись, сказал дядя Тибор.
– Ты наливаешься мерзостным пойлом, имя которому алкоголь.
– Я отхлебнул один глоточек. А ты лучше заботься о своих делах.
– Палинка разрушает желудок и печень. А еще, дядечка, если ты будешь много пить, то попросту превратишься в дурня.
– А ты не делай замечаний взрослым.
– А почему? – с полным ртом полюбопытствовал Жолт. – Нельзя?
У Тибора вдруг подпрыгнули брови. Он заметил, как мальчик поглощает югурт.
– В полдень он пьет югурт! – сказал старик с возмущением.
– Когда же, по-твоему, его пьют?
– Вечером.
– В этом вопросе я с тобой не согласен.