Заработать деньги во все времена не было большой проблемой — вопрос стоял только в величине этих заработков. У студента возможностей, конечно, имелось поменьше, во всяком случае, официально, но какие-то варианты всегда присутствовали в поле зрения. Можно было пойти лаборантом на кафедру — если кафедра, конечно, была согласна на такое совмещение работы и учебы и у неё имелась свободная ставка; платили там какие-то крохи, но это было неплохой прибавкой к стипендии. У нас кто-то этой опцией даже пользовался, но на более старших курсах; нужно было иметь хорошие отношения с преподавателями и аспирантами, которые могли намекнуть на открывающуюся вакансию.
Ещё студентов брали на окрестные заводы — тоже на половину ставки и, как правило, на вечерние смены. Это было не такое расслабленное занятие, как у лаборантов, но ничего сложно там не было. Заработки тоже были так себе — для сдельщины студентам не хватало мастерства, а почасовая оплата немногим отличалась от подачки. Но, в принципе, это тоже могло помочь слегка увеличить стипендию, хотя и лишало привычных вечерних развлечений вроде преферанса или пива.
Летом студентов официально брали в стройотряды — и ходили слухи, что кто-то там неплохо зарабатывал. В первой жизни этой стороной учебы в институте я не интересовался, но на этот раз ничто не мешает мне хотя бы попробовать.
Многие бывшие студенты в радужные воспоминания о годах учебы включали разгрузку вагонов, где платили сразу и наличкой, без утомительного оформления различных документов. Но это было опасно — можно было доразгружаться до проваленной сессии и отчисления, поскольку после ночи, проведенной наедине с вагоном угля, ни о каких лекциях речи быть не могло в принципе.
Иногда, для поддержки штанов, это допускалось — мы с Жасымом на втором курсе изредка ходили на станцию, до которой было удобно добираться от общаги; особенно это было актуально, если мы хорошо сливали очередную партию в преф парням с другого факультета. Но уже тогда нам было понятно, что грузчиками нам быть не суждено. Там требовалась особая сноровка и выносливость, а кантовать двухсотлитровые бочки, например, мы так и не научились.
У меня была ещё вялая надежда на продолжение взаимовыгодного сотрудничества с Михаилом Сергеевичем, но пока что встреча с ним откладывалась на неопределенный срок. Когда я позвонил ему, чтобы подтвердить визит в воскресенье, старик сослался на обстоятельства непреодолимой силы и пообещал перезвонить, когда обстановка прояснится. Я дал ему номер, чтобы он не искал меня через всяких там Врубелей, и на этом мы распрощались. Я — не очень довольный, а в каком настроении пребывал он — не знаю. Голос у него был сухой, он активно употреблял всякие казенные обороты, которыми я вполне насытился за время, проведенное в библиотеке, но привет Алле всё-таки передал и о здоровье девушки справился. Товарищ Смиртюков всё ещё оставался для меня загадкой.
Можно было и не особо заморачиваться собственными заработками, хотя приток новых дензнаков стоило обеспечить в любом случае. У меня с Аллой имелось в наличии старшее поколение, которое достигло определенных высот в советской иерархии и получало за свой труд нормальные деньги. Кажется, строителям БАМа зарплата шла с северной надбавкой, — и если у отца Аллы ещё не образовалось новой семьи, он мог поучаствовать в обустройстве жизни единственной дочери и любимого зятя. Во всяком случае, я надеялся с ним подружиться — в нём был стержень, который он пронес через годы и бережно сохранил. Таких людей всегда лучше держать на своей стороне.
Кроме того, у меня были смутные воспоминания о том, что как раз в эти годы мои родители активно копили деньги, и к концу восьмидесятых у них на книжках лежали достаточно крупные суммы. Они крутили какие-то мутные для меня-тогдашнего схемы, чтобы увеличить своё благосостояние, ввязывались в сомнительные предприятия, но в итоге пролетели и с машиной, и с кооперативной квартирой, а в начале девяностых их сбережения превратились буквально в пыль.
Я не помнил, сколько денег они потеряли во время павловской реформы и при гайдаровском подорожании. Не помнил я и точных графиков их накоплений — меня никогда в эту кухню не посвящали. Именно в 1984-м у них могло ничего и не быть. Но, возможно, уже сейчас они имели столько сбережений, что хватит на небольшую однушку в столице.
Я помнил, что потеря с таким трудом скопленных денег сильно подкосила отца. Разумеется, он никогда не подавал виду, что это так, но с возрастом я всё отчетливее понимал, что он испытывал определенную вину именно передо мной и считал, что я остался в Москве не из-за женитьбы и ребенка, а из-за его просчета с инвестициями. Мол, если бы они успели провернуть свои схемы, то мы бы с моей москвичкой сразу поехали бы в наш уральский городок жить в новой квартире и кататься на новом «Москвиче-2140». Это, разумеется, было не так, но мы с отцом ни разу об этом откровенно не говорили.