Целый месяц он работал как проклятый, из вечера в вечер, а последнюю неделю — всякий раз до поздней ночи. На днях начальство вызвало его «на ковер» и предупредило о предстоящей в скором времени командировке на Окололунную-5. Ничего, как говорится, более приятного предложить не придумало.
Раньше он любил посещать подопечные станции, всегда не прочь был встряхнуться, развеяться, сменить обстановку, но с некоторых пор… С некоторых пор, отправляясь туда, он постоянно думал о возможной встрече с тем астронавтом — человеком, который, вернувшись на Землю, целует в подрагивающие губы одну женщину — красивую и умеющую варить самый вкусный на свете кофе…
Теперь же было и другое обстоятельство, усугублявшее его нежелание лететь на Окололунную-5, и касалось оно тоже женщины. Она стояла сейчас посреди Тимофеевой комнаты, голая и безучастная, не глядя на своего творца и повелителя, заснувшего у ее ног, прямо на полу, положив голову на сиденье стула.
— Фу, чертовщина! — проснулся Тимофей и непонимающе огляделся, мотая головой.
Сон показался ему очень длинным, он его почти не запомнил, кроме самого конца, когда возникли полукруглые ряды компактных одинаковых ящиков формы Тима-2, только вместо передних панелей у них были лица. Лица казались знакомыми (но наверняка Тимофей узнал лишь два — весельчака дядьки и его бледного партнера из шахматного сада), они шевелили губами и, надвигаясь на него, нараспев повторяли одну-единственную фразу из старинной песни:
— Чертовщина!..
Он встал, с трудом разогнув затекшую спину, и побрел к Гарсону. Разбуженный Гарсон заворчал, жалуясь себе в поднос: ни днем ни ночью покоя нет… Завтра хозяин будет выходной — и так целый день на него работать придется… Никакого понимания у них — ночь на дворе, а им кофий, видите ли, подавай, да еще послеобеденный, самый крепкий…
Анюта стояла все в той же позе на не ведающих усталости металлических ногах, чуть приподняв холодные металлические руки. Тимофей открыл встроенный в стену шкаф. Он давно его не открывал — с самого ухода жены. Вылетевшая жирная моль испуганно метнулась к горящей лампе… Ничего из своей одежды жена не взяла, ушла в чем была. Когда он спокойно сидел в КБ.
Постоянно гуляющая по кругам причудливой спирали мода, несколько лет назад снова нарядившая женщин в вельветовые брюки и куртки, не успела еще, слава богу, устареть, и потому Тимофей не очень-то изощрялся, придавая внешнюю форму каркасу Анюты, наклеивая на металл куски пористой резины. С подобными мелочами можно было пока повременить. Сгладив острые углы по высоте каркаса от головы до колен, он оставил нетронутыми голени и, лишь начиная с лодыжек, снова пустил в ход ножницы, резину и клей… Всё. Можно было одеваться. Гольфы… брюки… туфли…
Лицо Анюты стоило ему особых трудов. Сначала он хотел придать ему сходство со своей женой, потом — с лаборанткой Аннетой, но вновь раздумал и в конце концов подогнал, как сумел, под портрет белокурой красавицы, не первый век улыбавшейся с крышек пластмассовых коробочек, призывая отведать сыра «Виола».
Проверив батареи автономного питания, он раздвинул шторы и открыл окно. Из-за угла дома напротив выплывало солнце нового дня. Рубашку долой, руки врозь, вдохнуть поглубже…
Появление их в садовом царстве шахматистов на какое-то мгновение отвлекло играющих и болельщиков — женщины сюда обычно не заходили. Весельчак дядька открыл ветхозаветный баул, вытащил несвежий платок и вытер лысину. Постепенно каждый счел нужным разглядеть Анюту повнимательней: кто усмехнулся, кто покачал головой, кто пожал плечами. Тимофей со своей дамой встал за спиной дядькиного соперника, и Анюта, похлопав ресницами, уставилась на доску.
Дядька поначалу будто смутился, но ненадолго.
пропел он задорно и погладил задумчиво своего вороного. К лошадям он определенно питал симпатию.
Очередная его жертва — начинающий вундеркинд с оттопыренными ушами заерзал на скамейке.
Дядька опять был великолепен, неподражаем был!..
Когда вундеркинд минут через двадцать понуро освобождал место за доской, кто-то сзади Тимофея проскрипел: