— На месте начальства, — Лысый мотнул головой в сторону административного корпуса автопарка, — я бы всех водителей, прежде чем за руль сажать, на годик слесарями направлял поработать, в яму. Получше, глядишь, потом машины берегли, поменьше бы на ремонт тратиться приходилось. Тому же государству польза… Не знают шоферюги техники! Чуть что — звонок: стою, загораю, искра в баллон ушла, присылайте «техничку»! А у самого на движке провод от свечи отскочил — и всех делов! В одно место бы им ту свечку!
— Ладно еще, если в городе встал, а когда загородный рейс, да зимой, да в хороший мороз, да где-нибудь в лесу?! Там телефоны-автоматы под елочками не растут! И самому сгинуть — раз плюнуть, и пассажиров можно заморозить. Чуешь, Борька?
— У меня так не будет! Я уже… кое-что соображаю, а к сентябрю до последней шайбочки машину освою.
— Только не очень хвастайся… — подмигнул Седой Лысому.
Автослесари допили молоко, парнишка завернул в газету пустые пакеты, бумагу, очистки, сунул сверток под бревна. Разом закурили.
У ворот автопарка появился Алексей Бобриков, постоял в нерешительности, неторопливо прошелся вдоль забора, увидел разморившихся на солнце слесарей и, пройдясь еще раз туда-обратно, направился к ним, на ходу вытаскивая из пачки папиросу.
— Привет, мужики!
— Привет, коль не шутишь, — лениво ответил за всех Лысый.
— Прикурить разрешите? — Бобриков присел на бревна, расстегнул ворот рубахи: — Берет лето свое, берет…
Бревна неожиданно раскатились с глухим стуком, и все четверо полетели вверх тормашками.
— Леший тебя возьми!
— Во дает дядя!
— Извините, братцы! Честное слово — ненароком…
Бобриков с парнишкой, пыхтя и потея, уложили бревна на место, сели, Алексей закурил новую папиросу, дал папиросу потерявшему свою парнишке. Сели и пожилые слесари.
— На работу к нам намереваешься? — покосился на незваного гостя Лысый.
— Нет, не на работу. У меня, видите ли, какое дело…
Лысый перебил:
— Мы в рабочее время не шабашим! После смены да если по нашей части — иной коленкор! А так — ни-ни… Надо срочно — обращайся к другим: те скоро вернутся — пиво отправились пить. Ты сюда шел — видел ларек у гастронома? Там у ларька и договориться мог.
— У вас какая машина? «Жигули», «Москвич»? Какой модели? — Парнишка придвинулся к Алексею.
— У меня?.. Нет у меня никакой машины!
— Вот тебе раз! — Лысый недоуменно посмотрел на своих товарищей. — Извини тогда. У нас тут… этот, как его?.. рефлекс выработался: если кто со стороны подходит, так непременно частник! То ли очередной неудачник — «поцеловался» с кем-нибудь или в кювет сыграл, то ли «шибко грамотный» — бензонасос от карбюратора отличить не может. — Он засмеялся, вспоминая, видимо, горе-водителей. — Поверишь, временами отбою нет — косяками прут! Особенно по весне и в начале лета, когда они за руль садятся. Пока после зимней спячки усвоят снова, какая педаль — тормоз, какая — сцепление, какая — газ, много дров наломать успевают. И каждый — сюда. Мы, конечно, не отказываемся помочь — кому лишняя пятерка-десятка мешает?! — но лично у нас правило железное: только после работы.
— Нет у меня никакой машины, правда нет! Заработать на нее не заработал, а в лотерее мне не фартит. Я всего-то спросить у вас хотел: в какую смену сегодня Чижов рулит?
— Чижов? — парнишка вопросительно глянул на старших.
— Да, Николай Чижов.
— Таких нема вроде у нас, — оттопырил губу Лысый. — Может, из новеньких совсем?
— Да нет, он в вашем парке давно работает.
Седой, казалось дремавший под надвинутым на глаза, из газеты смастеренным колпаком, потянулся.
— Работал… Работал один Чижов, Николаем звали. Был, да весь вышел. Года два как уволился, даже поболее, чем два. Они, — он кивнул на приятелей, — не застали его уже — позже сюда устроились… Того тебе надобно Чижова?
— Наверное, раз других не имеется. Что ж он уволился?
— Кто наверняка знает?! Полагаю, из-за случившейся с ним аварии и суда. Не по себе, видно, среди родного коллектива стало — хоть и оправдали его, а не по себе. Был я на суде, послушал… Дело на поверку скользким оказалось — гололед, а не дело… — Седой вытянул из груды скинутых слесарями в начале обеда рубах свою, набросил на порозовевшие плечи. — Чижов, видишь, своей лайбой двух человек покалечил и одного убил, а виновным другого признали. Небольшая вина и за тем была, формально — была, никуда не денешься, но мы-то все понимали, кто есть убивец на самом деле. Вот именно — убивец. Эта кличка в парке к Чижову прилипла: нет-нет в разговоре между собой кто-нибудь и назовет, бывало. Приговор суда — это приговор суда, у людей же — свой приговор, негласный: никто не зачитывает, никуда не записывают, а обжалованию не подлежит. И как еще действует! Поневоле уволишься да сбежишь хоть к черту на рога.