9
Корней Корнеевич Чижов стащил на кухне резиновые сапоги с ног, размотал портянки, выставил обувку на веранду и надел тапочки.
В комнате Светлана Петровна, воткнув в клубок шерсти спицы, поднялась из качалки.
— Ну, вот и еще одна пара носков готова — Санечке-внучку на зиму. — Она растянула носки за концы, рассматривая свою работу, сняла очки. — Рукавички да шапочку — осталось…
— Никак и эти закончила, маманя?! — Корней Корнеевич вошел в комнату. — Ты как на машине!.. Ну и я закончил…
— Что-то быстро нынче. Удачи не было? Поделом тебе, если так! Я сколько твержу: хоть бы по воскресеньям не ходил, птах бедных не тревожил!
— Птахи птахами, маманя, но и про моцион забывать нельзя! Послушаешь, почитаешь — врачи, как сговорились, хором советуют: ходить и ходить! От всех болезней один у них рецепт — ходьба! И каждый день, пропускать не смей, а то разленишься.
— Вот и моционил бы просто так — до озера да по берегу, до магазина да обратно.
— Еще — наблюдать за ними интересно: щебечут, щебечут целыми днями, а получается… жизнь! Все как у людей…
— Трезвый Корней — у-умный Корней!
— Какой есть…
Сев за стол, он развернул газету.
— Чаю не сообразишь?
— Отчего не сообразить? — Светлана Петровна пошла на кухню.
Возвратившись, расставила на столе чашки, сахарницу, вазочку с вареньем.
— Николай, маманя, когда уехал?
— На одиннадцатичасовую электричку побежал. Сказал, ночлеговать больше не станет. Я и так удивлялась: ночей десять у нас отоспал, не случалось такого ранее. Видать, скучно одному в пустой квартире.
— Когда обещался? — Корней Корнеевич разговаривал, не отрываясь от газеты.
— Перед отпуском, сказал, заедет попрощаться. Через неделю, значит. Билет завтра заказывать пойдет — летом с билетами на Юг непросто. Поди, заждались его там!
— Санька отца любит, я замечал. Рад будет, мазурик! — Корней Корнеевич вывернул газету наизнанку, перегнул вчетверо, поднял глаза на жену: — Через неделю, говоришь? А я хотел просить его помочь насчет дров. Опоздал. После отпуска придется…
— Нужны тебе его шабашники! Много ли дешевле ихняя доставка обходится — с выпивкой-закуской?! Поезжай и закажи, как все люди делают. Через месяц привезут — ладно, и через два — ничего: прошлогодних твоих запасов до января хватит! И парню забот меньше.
— Тебе все лишь бы твоего Коленьку не беспокоить!
— Такого же моего, как и твоего.
— Надо полагать… Я твое воспитание имею в виду. Ты мне всегда мешала лишний подзатыльник ему дать, ты! Глядишь, теперь бы, прежде чем на Юг катить, спросил: «Как у вас, отец-мать, с дровами на зиму?» С ума все посходили по этому Югу! Тебе вот, маманя, много раз за свою жизнь бывать там довелось?
— Сколько раз ты возил, столько и была.
— Сколько и возил — так непременно со скандалом! «Надо Коленьке то купить, надо мальчику это справить! Да лучше на черный день отложить…» Не твои речи? О каком ты черном дне думала? Полжизни своей после войны прожили — не было такого уж черного дня!
— Однако денежки, на него отложенные, нам с тобой пригодились: на что бы иначе этот дом купили?
Корней Корнеевич отшвырнул газету.
— Ты чайник что, сжечь хочешь, с разговорами своими?! Тащи давай — выкипел, наверное!
— Чьи разговоры-то?! Не нравится Корнею, когда не по его выходит, не нравится!..
Светлана Петровна принесла чайник.
— Портянки, конечно, не повесил сушиться? Наказание с тобой… — И снова ушла.
Корней Корнеевич заварил чай, разложил по блюдечкам варенье.
— А что я снастей твоих не приметила? — вернулась Светлана Петровна, вытирая кухонным полотенцем руки. — Куда опять сложил?
— Э, маманя, со снастями карусель получилась…
— Пропали никак? Стащил кто?
— Никто не стащил, никуда не пропали — я их сам… порешил!
— Как это — порешил? Что ж на тебя такое нашло?.. Тебе покрепче?
— Лей — не жалей!.. Да уж нашло… Ты снегиря толстого, «генерала» своего, помнишь?
— Того, что ли, которого ты с полмесяца назад продал?
— Его са́мого. Так вот: сегодня он мне опять попался! Подхожу к силку — глазам не верю! Достаю, смотрю — он, собственной персоной! На правой лапке — мое колечко проволочное: я всем такие, перед тем как продать птаху, надевал — тоненькие, с первого взгляда и не заметишь… А «генерал» меня узнавать не хочет: глаза закатывает, головой сердито вертит, палец мне клюнуть норовит, и сердце у него вот-вот из груди выпорхнет!.. Ничего себе, думаю, дела пошли! Я, значит, ловлю, а кто-то, значит, выпускает! То есть я — изверг вроде, а другой — большой души человек, благодетель! Так получается?