— И что получили в результате?
— Мало утешительного, Трофим Александрович, мало!
Они взяли по леденцу с подноса, на миг остановившегося перед их лицами в зигзагообразно плывущих по салону руках стюардессы, сунули за щеки. Самолет разгонялся по взлетной полосе.
Корытов приспустил спинку сиденья, запрокинул голову.
«Высоковольтная линия электропередач… Высоковольтка… — вспомнил он утренний разговор с шефом. — Где-то она уже встречалась тебе, Трофим, в последние дни… совсем недавно в каком-то разговоре фигурировала!..»
…На остановке такси возле Дома свадебных торжеств большая компания пела под гитару, ожидая машин.
Зинаида предложила пройтись — «Авось на ходу поймаем», и Трофим возражать не стал. Пора летних ночей почти миновала, но было светло. Светло и тепло.
На душевный разговор Зинаиду потянуло еще за столом. За столом то и дело мешали: перебивали, приглашали танцевать, а тут…
— Хорошая тебе все-таки любовница досталась, Трофимчик, а?
— Терпеть не могу этого слова! Сколько тебе нужно повторять? Нет для меня любовницы — есть любимая!
— Прошу прощения — любимая… Все равно хорошая: с любовью своей не лезет, женить на себе — и в мыслях не держит!
— Ну-ну…
— Хотя, честно говоря, если бы я и решилась за кого-нибудь замуж выйти, так только за тебя, хочешь — верь, хочешь — не верь! В душе моей много вашего брата топталось, не один руку-сердце предлагал… А впервые всерьез о замужестве подумалось — через вас, товарищ Корытов!
— Топтались… Ты говорила — у тебя и сейчас жених есть.
— А разве я отпираюсь? У какой уважающей себя женщины нет жениха?
— Где он, кстати?
— На БАМе! Укатил на БАМ, думал — и я за ним помчусь. Характер показать хотел! А у нас самих — характер! Не дождется! Небось кается уже. Натягивает свои высо-о-ковольтные струны, как он в письмах выражается, про любовь помалкивает, а чувствую — кается!
— Нелегкая у твоего жениха работа, опасная.
— А мне начхать и на его работу и на его переживания! Хочешь, Трофимчик, я ему завтра же напишу, чтобы имя мое забыл — не только что другое, все навсегда забыл — и точка?!
— Это твое личное дело… Хорошо ли, однако, так-то, обухом по голове?
— Ну, тогда наоборот сделаем: напишу ему, чтоб немедленно возвращался, жить, мол, без него не могу, замуж согласна. Хочешь?
— Это тоже — твое личное дело.
— Шучу, миленький, шучу! Зачем мне кто-то, когда ты у меня есть? Я тебе — хорошая, ты мне — хороший достался: «люблю» ни разу серьезно не сказал, в жены не зовешь, в душу не лезешь… Я, может, потому замуж не выходила, что тебя ждала, чувствовала, что выпадет на мою долю такой. А ты… Один раз ожегшись, так и будешь всю жизнь на воду дуть?.. Смотри — не то у меня еще вариант есть: заведу от тебя Дуняшу или Ваняшу, спрашивать не стану! А ты, если уйти захочешь, — будь любезен! Но совсем уже не уйдешь — хоть частицей да при мне останешься…
Корытов уснул под унылый гул моторов и пробудился лишь при промежуточной посадке — от кошмарной боли в ушах, совершенно оглохший. Он поспешно зажал пальцами нос и «надулся». Ушные перепонки щелкнули, и салон самолета вновь обрел звуки: загудели моторы, раскатился чей-то беззаботный смех сзади… Трофим легонько толкнул локтем Валентина Валентиновича, тот открыл глаза и, медленно просыпаясь, повернулся к нему.
— Садимся!
Бубнов, видимо, не расслышал, наморщил нос и принялся яростно «сверлить» указательными пальцами уши и трясти головой. Пришлось Корытову обучать его своему способу «продувки».
Самолет вздрогнул: они приземлились.
— Вы так и спали, Валентин Валентинович, не расстегнув ремня? Рассупонивайтесь! Пойдем разомнемся малость…
Вылет их и здесь задержали почти на час, по техническим причинам. Когда наконец пассажиры услышали приглашение на посадку и сошлись возле трапа, технари заканчивали замену одного из колес: подтягивали гайки, стравливали домкрат, на котором шасси на время ремонта было приподнято над бетоном летного поля.
— Везде — техника безопасности, никуда от нее не денешься! — показал пальцем Валентин Валентинович на валявшееся в стороне колесо с лысым протектором. — Чуть где проглядел — жди неприятностей!
— На этот раз от неприятностей оберегли нас с вами. Не все же — нам других.
— Береженого бог бережет…
Они прошли в салон.
«Бог бережет… Может, и бережет. Заговоренных, однако, не бывает… Это потом, задним числом, когда с человеком ничего не случится, а случиться, казалось бы, должно было наверняка, когда он из такой прорвы живым-невредимым выберется, что диву даешься, о нем начинают судачить: заговоренный, мол. А наперед… Наперед никто не застрахован от случайностей. И ты не застрахован. У тебя хоть утешенье есть: плакать особо некому будет. Разве — Зинаида… Отец с матерью в земле сырой, жена бывшая и лицо твое, наверное, позабыть успела — другое рядом маячит… Дочка… О дочке — особый разговор».