– Конечно, пытался! Глазами. Руками.… Впрочем, это глупый и ненужный спор, потому что говорим мы о разных вещах. Сейчас ты, как все мужчины, взобрался на высокую трибуну и рассуждаешь о принципах. А я, практичная женщина, говорю о том, как нам лучше решить этот вопрос с минимальным ущербом для морали и добропорядочности.
С изумлением я смотрел на неё.
– А всё остальное ты считаешь делом решённым?
– Конечно,– ответила она, бросив на меня взгляд из-под ресниц, словно любуясь моим возмущением.
– В таком случае,– сказал я, – на кой чёрт нам мораль и добропорядочность? Ведь мы взрослые люди. Скоро турки станут у ворот города. Загрохочут пушки. Придёт страх и смерть. И перед лицом смерти не будет иметь никакого значения, состоим мы в формальном браке или нет.
– Спасибо, любимый мой, спасибо,– ответила она с притворной радостью. – Если для тебя всё это не имеет значения, то я, как женщина, конечно, выбираю супружество.
Я хотел схватить её, но она рванулась в сторону, увлекая меня за собой в траву. В её глазах была весёлая насмешка. Она громко смеялась, сопротивляясь мне изо всех сил. А когда я прижал её к земле, она упёрлась руками мне в грудь, напрягла тело и прошептала, закрыв глаза:
– Нет, Иоханес Анхелос, ни за что! Силой ты не возьмёшь меня никогда. Лишь после того, как избавишься от своей латинской ереси, и нас благословит греческий священник.
Наша борьба была волнующей, восхитительной. Но вдруг она замерла, побледнела, открыла глаза и стала смотреть на меня расширенными чёрными зрачками. Потом впилась зубами в мою руку и укусила изо всей силы, словно пыталась вырвать кусок мяса. Я вскрикнул от боли и отпустил её.
– Получил? – пробормотала она. – Теперь веришь? Или ещё хочешь помучить меня?
Анна села, поправила волосы и сидела тихо, прижимая к щекам ладони.
– Неужели, это я?– пробормотала она, наконец, глядя перед собой. – Неужели, я и есть Анна Нотарас? И это я барахтаюсь в траве под латинянином как девка из таверны? Никогда, никогда бы не подумала, что способна на такое.
Она тряхнула головой. Вдруг резко ударила меня по лицу и быстро вскочила. Мне стало ясно: я виноват.
– Никогда, никогда больше не хочу тебя видеть,– процедила она сквозь сжатые зубы. – Я ненавижу твои глаза, твои губы, твои руки! Но больше всего я ненавижу твою совесть. И то чистое пламя. Как ты смеешь плести такую чушь?
Я поправил на себе одежду и молчал.
– Ты права, Анна,– сказал я, наконец. – Так дальше продолжаться не может.
Кажется, я говорил, что мы больше не ссоримся.
31 марта 1453.
Последний день месяца. Скоро всё начнётся.
Кесарь торопится. Сегодня моряки выкопали последний участок рва и заполнили его водой. Может быть, непрочное строение из брёвен и камней выдержит какое-то время.
Работая, моряки часто поглядывают в сторону холмов. Уже не слышно флейт и барабанов. Не видно флагов. Кесарь в серебряном шлеме и панцире в окружении охраны въехал на один из ближайших холмов. Но турок не было видно. Войско у них большое и передвигается медленно.
Сегодня венециане со своим советом двенадцати во главе вошли в императорский дворец. Кесарь доверил им оборону четырёх ворот Блахерн и передал ключи от них. Сам он отвечает за ворота святого Романа. Но реально и их и долину реки Лыкос до самых ворот Харисиоса защищает Джустиниани. С сегодняшнего дня введена полная боевая готовность. Многократно увеличены посты. Но большая часть гарнизона ещё продолжает жить в своих домах.
После нашей последней размолвки Анна не выходила из монастыря три дня. Я не знаю, кого из нас двоих она хотела наказать таким образом. На третий день пришла Хариклея со своей деревянной тарелкой, уселась по-свойски за кухонный стол и стала жаловаться на капризность юных дам. Мануэль принёс ей еду из таверны напротив, и после непродолжительных церемоний она съела её с аппетитом. Как мы поняли из её слов, ей кажется, что, обедая у нас без Анны, она злоупотребляет нашим гостеприимством. Поэтому я сам налил ей вино, желая показать, как мы рады лично ей. Она противилась с выражением испуга на лице, но, наконец, осенила себя крестным знамением и выпила три больших кубка.
– Сестра Анна молится, чтобы бог указал ей правильный путь,– сообщила она. – Сестра Анна боится соблазна в твоём доме.
– Тот, кто боится соблазна, ему уже поддался,– ответил я. – Очень досадно мне это слышать, сестра Хариклея. Передай её привет и скажи, что я никоим образом не собираюсь никого вводить в искушение или совращать. Скажи ей, что если дело во мне, то пусть держится подальше от моего дома.
– Да что там,– фыркнула сестра Хариклея. Мои слова ей явно не понравились. – Это всё капризы. Какая женщина знает, чего она хочет? Удел женщины – испытывать многочисленные соблазны на этом свете. И лучше всего, встречать их мужественно, с высоко поднятой головой, а не трусливо прятаться.
Хариклея говорила, что когда она была ребёнком, отец рассказывал ей греческие мифы и легенды, которые хорошо знал. У неё развилось живое воображение, и я получаю истинное удовольствие, наблюдая за рождением и развитием легенды обо мне и Анне. В глубине души она врождённая сводница, как, впрочем, и все женщины. Но без дурных намерений.
Не знаю, что она сказала Анне, но на следующий день они пришли вдвоём. Войдя в мою комнату, Анна сбросила с себя рясу и гордо вскинула голову. Она снова была одета как благородная дама из высшего общества. Её губы и щёки были накрашены, брови и ресницы подведены голубым. На лице – холодная отстранённость. Обращалась она ко мне как к чужому.
– Сестра Хариклея сообщила мне, что ты страдаешь без меня, что ты похудел и побледнел за эти два дня, а в глазах твоих появился лихорадочный блеск. Я совсем не хочу, чтобы человек заболел из-за меня.
– Значит, она тебя обманула,– ответил я столь же холодно. – Со мной всё в порядке. Напротив, впервые за много дней я испытываю благостный покой. Мне не приходится выслушивать колкости, бессмысленно ранящие моё сердце.
– Ты прав, ты прав,– зашипела она, стискивая зубы. – Что я тут, собственно говоря, делаю? С тобой, кажется, действительно всё в порядке. Мне лучше уйти. Я только хотела собственными глазами убедиться, что ты не болен.
– Не уходи так сразу,– быстро попросил я. – Мануэль купил для Хариклеи варенье и пирожные. Позволь бедной женщине поесть. Монастырский стол не слишком обилен. Ведь у тебя самой запали щёки, и выглядишь ты явно не выспавшейся.
Анна поспешно подошла к венецианскому зеркалу.
– Не вижу ни малейшего изъяна на своём лице.
– Твои глаза чересчур блестят,– буркнул я. – Может, у тебя горячка? Позволь потрогать твой лоб.
Она отпрянула с возмущением на лице.
– Конечно, не позволю. Только посмей, и я тебя ударю.
В следующее мгновение она уже лежала в моих объятиях. Мы целовали и ласкали друг друга с неистовым желанием. От поцелуев мы потеряли ощущение времени, забыли, где находимся. Снятая одежда монашки уже не могла её защитить. Тяжело дыша, она страстно целовала меня, ласкала мои плечи и голову, с силой прижимала к себе мои бёдра. Но желание моё пылало напрасно. Её воля и целомудрие не дремали даже тогда, когда глаза были закрыты. Как только объятия мои ослабели, она открыла глаза, отстранилась и сказала с гордостью победителя:
– Вот видишь, я могу тебя хотя бы мучить, если уж ничего больше.
– Ты в равной степени мучишь себя,– ответил я, а мои глаза всё ещё были влажными от слёз отчаянной страсти.
– Зря ты так думаешь,– ответила она. – Я испытываю истинное наслаждение, когда превращаю твою радость в боль. Ты увидишь кто из нас двоих сильнее. Только первое время я чувствовала неуверенность из-за недостатка опыта, но постепенно я разобралась в твоих западных штучках.
Дрожащими руками я стал поправлять одежду и волосы перед зеркалом.
– Не думай, я не настолько наивная, чтобы ты мог делать со мной всё, что пожелаешь,– продолжала она с упрямой улыбкой. – Это вначале я совершила ошибку, и ты играл на мне как на флейте. Теперь моя очередь играть тобой. Посмотрим, насколько долго ты продержишься. Я женщина хорошо воспитанная и достаточно взрослая, как ты сам не раз это говорил. Меня не соблазнишь, словно девку из трактира.