– Возьми меня под руку и помоги отсюда выбраться. Хороший командир сражается до последней надежды. Но не более.
Я взял его под руку, а один из его людей под другую. Нам удалось пронести его через ворота для вылазок в город. Там мы встретили разгневанного кесаря в окружении советников. На нём не было доспехов, которые стесняли бы его перемещения. Поверх пурпурных одежд его плечи покрывал плащ цвета императорской зелени, шитый золотом. Он опять принялся заклинать Джустиниани потерпеть и вернуться в бой, выражая уверенность, что рана его не столь уж опасна. Но Джустиниани ему не ответил, даже не посмотрел на него. Он с трудом переносил страшную боль, которую ему причинял каждый шаг.
Кесарь вернулся на стену, чтобы наблюдать ход сражения и советами прибавлять мужества грекам. Нам удалось снять с Джустиниани панцирь. Когда панцирь упал на землю, то в нём плескалась кровь.
Джустиниани дал знак своему человеку и простонал:
– Отвечаешь за жизнь людей.
Тот кивнул головой и вернулся на вал.
Светало.
– Джустиниани,– сказал я. – Спасибо тебе за дружбу, но теперь я должен вернуться на стену. Он махнул рукой, скривился от боли, и ответил с трудом:
– Не говори глупостей. Сражение проиграно. Ты это знаешь не хуже меня. Не может тысяча смертельно уставших людей противостоять двенадцати тысячам янычар в полном облачении. Для тебя найдётся место на моём корабле. Ты его купил честно и заплатил хорошо.
Потом он некоторое время стонал, обхватив голову руками, а затем сказал:
– Ладно, иди на стену, а потом вернёшься и расскажешь, что там происходит.
Он хотел отделаться от меня, чтобы остаться со своими людьми. Генуэзцы постепенно собирались вокруг него. Они поодиночке выходили из ворот для вылазок, качаясь на ногах, залитые кровью с головы до пят. Я взошёл на стену и увидел султана Мехмеда. Он размахивал железным чеканом, воодушевляя на бой янычар, пробегавших мимо него. На всём нашем участке бой шёл на вершине вала. Генуэзцы сомкнулись в одну плотную, постепенно уменьшающуюся группу. Я видел как то в одном, то в другом месте генуэзец хлопал по плечу товарища, отсылая его в тыл к воротам, а сам занимал его место. Они выходили из боя по одному. Я окончательно осознал, что сражение проиграно. Барабаны янычар били всё громче. Музыка смерти для моего города.
Внезапно, кто-то возле меня указал на северо-восток, на Блахерны. Старики и женщины, которые только что заламывали руки и громко рыдали по погибшим, вдруг умолкли и смотрели, не веря собственным глазам. Но сомнений быть не могло: в восходящем солнце на обеих неповреждённых башнях возле Керкопорты пламенели кроваво-красные с серебряным полумесяцем знамёна султана.
Это была картина, которую я не забуду никогда. В тот же миг её увидел весь город. Сначала недоверчивый ропот прокатился вдоль стены, но потом он сменился нарастающим криком ужаса: “Aleo he Polis!”.
С этим криком смешался хриплый вопль радости, вырвавшийся из тысяч глоток штурмующих турок. Некоторое время я не мог ничего понять. Ведь это было вопреки всякому здравому смыслу, что наиболее неприступная часть стены пала раньше, чем какая-либо другая. Даже наружная стена перед Керкопортой не была повреждена.
И всё же, на большой стене реяли турецкие полумесяцы. В ту же минуту новая волна атакующих смела последних генуэзцев в улочку между стенами. Идущие впереди турки, не останавливаясь, стали ловко, как коты, карабкаться на большую стену, цепляясь за каждый камень и расселину. Страх прибавил силы женщинам и подросткам. Они стали сбрасывать камни на головы атакующих. Железная пасть над воротами в последний раз изрыгнула огонь, и уже никто не опасался, что загорятся валявшиеся повсюду брёвна. Один из императорских техников изо всех сил давил на рычаги машины, метающей огонь. Но пылающий поток быстро иссяк. Его последние капли бессильно упали на гравий. Греческий огонь закончился.
Всё произошло быстрее, чем я сейчас об этом пишу. Я крикнул кесарю и его свите, что самое время идти в контратаку. Но меня никто не услышал. Тогда я спрыгнул со стены и поспешил к Джустиниани. А в моих ушах, не смолкая, звенел крик: “Aleo he Polis!”. Казалось, даже камни вторили ему. Или это стена дрожала от топота ног?
Генуэзцы уже помогли Джустиниани сесть на огромного коня и окружили его, обнажив мечи, грозной толпой. Когда-то их было четыреста закованных в железо солдат и триста арбалетчиков. Сейчас вокруг Джустиниани собралось едва ли сто человек. В сердце своём я не осуждаю Джустиниани, что он хотел их спасти.
– Желаю успеха!– крикнул я ему и помахал рукой. – Выздоравливай поскорее и отбери Лемнос у каталонцев. Ты заслужил его тысячекратно.
Но по его свинцово-серому лицу и полузакрытым глазам я понял, что солдаты увозят в порт умирающего человека. Он не смог даже повернуть голову, чтобы мне ответить. Солдаты поддерживали его с двух сторон, чтобы он не упал с коня. Как только они скрылись за ближайшим поворотом, началось всеобщее бегство. Повсюду люди спрыгивали со стены, бросали оружие и сломя голову, мчались по улицам. Кесарь уже не мог их остановить.
После отъезда Джустиниани его заместитель всё ещё держал ворота для вылазок открытыми и, угрожая мечом, не позволял императорской страже их закрыть. Одного за другим принимал он еле державшихся на ногах, спотыкающихся генуэзцев, собирал их в небольшие отряды по десять человек и отсылал бегом в порт. Таким образом, спаслось ещё человек сорок. Это был некрасивый носатый мужчина. Он ещё успел плюнуть мне под ноги и выругаться:
– Иди к чёрту, проклятый грек!
В ту же минуту под сводами ворот появились первые янычары с добытыми мечами в руках. Их тяжёлое дыхание эхом отражалось от стен. Вместе нам удалось закрыть ворота и запереть на засов прежде, чем янычар набежало достаточно много.
По лицу носатого я видел, что ему очень хочется раскроить мне голову мечом только за то, что я грек.
По лицу носатого я видел, что ему очень хочется раскроить мне голову мечом только за то, что я грек. Но он лишь отёр клинок о бедро и отошёл с последними своими людьми. Честь не позволяла им бежать, хотя уже вся улица была заполнена бегущими людьми.
Я стоял возле ворот для вылазок и ждал условного сигнала рога к контратаке. Я был один. Но, вдруг, рядом со мной встал тот, которого я уже встречал во время землетрясения в Венгрии, а потом под Варной возле останков кардинала Кесарини. Он был мрачным, солидным. Он был моим собственным отражением. Я тот час узнал в нём своё лицо, свой взгляд.
Я сказал:
– Мы встретились, как ты и предрекал, возле ворот святого Романа. Я не сбежал, как тот купец из Самарии.
Он холодно улыбнулся:
– Ты держишь слово, Иоханес Анхелос.
Я ответил:
– Тогда я даже не знал, где находятся эти ворота. Но судьба привела меня сюда.
Над нами по верху стены уже бежали янычары. Первые лучи утреннего солнца окрасили в красный цвет их белые фильцевые шапки. Багряными были и их сабли, которым они срубали последних защитников стены: солдат и техников, женщин, мальчишек и старцев без разбора. Недалеко от нас кричал и махал руками кесарь Константин, призывая убегающих к контратаке. Но из тех немногих, которые собрались вокруг него, большинство убегали, как только он поворачивался к ним спиной. Поэтому, его маленький отряд таял с каждой минутой. Когда кесарь это увидел, он закрыл лицо руками и воскликнул:
– Неужели, не найдётся ни одного христианина, который смилуется надо мной и отрубит мне голову?
Ангел смерти кивнул мне с усмешкой:
– Сам видишь, что он нуждается во мне больше, чем ты.
И мрачный пришелец, моё отражение, тихо отошёл к кесарю, чтобы с ним поговорить. Кесарь сошёл с коня, сорвал с шеи золотые цепи и бросил на землю шитый золотом плащ. Затем он водрузил на голову шлем, взял круглый щит и первым бросился на янычар, которые сваливались, скатывались и спрыгивали со стены. Его придворные и друзья с детства, давшие обет, пешими пошли за ним с выставленными вперёд мечами. Их пример воодушевил некоторых убегавших, которые остановились и последовали за ними.