Наша поселковая школа была типовой. Одноэтажное деревянное здание, выкрашенное в салатный цвет. Коричневая дверь с пружиной в правом верхнем углу и белые окна с лохмотьями облупившейся краски дополняли унылую картину.
Перед школой находилось футбольное поле, окруженное беговой дорожкой, которой пользовались довольно редко, поэтому сквозь гравийную крошку довольно плотно проросла травка. Справа от школы расположился спортгородок, представляющий из себя ряды перекладин и брусьев разной высоты. Все это псевдоармейское великолепие сварено из металлических труб и участвует только в одном соревновании – кто из них быстрее и гуще зарастет травой.
С левой стороны к школе прилипла пристройка, где среди разного хозинвентаря проживали две колоритные личности: Петрович и дядя Искандер. Первый – учитель физкультуры, а второй – завхоз.
Петрович, будучи мастером спорта международного класса по классической борьбе и КМС по боксу, непонятно как залетел в такую глушь. Эти виды спорта наложили четкий отпечаток на его внешность. Природа поработала над ним топором и, чтобы не слишком усложнять процесс, не заморачивалась изменениями ширины в бедрах, талии, груди и плечах – оставила все в виде ровного бревна. Короткая шея представляла собой равнобедренный треугольник, который начинался от ушей вверху, и заканчивался на середине плеч внизу. Это великолепие силы и неповоротливости было награждено веселым, неунывающим нравом и имело только одну слабость – к слабому полу, а слабый пол имел слабость к Петровичу. Меня развеселила такая игра слов, настроение еще поднялось, хотя казалось, куда уж выше.
Дядя Искандер внешне был полной противоположностью Петровичу – высокий, худой и абсолютно неразговорчивый. Создавалось впечатление, что он мог молчать неделями, а уставал после двух-трех произнесенных слов. Но главной его особенностью было не это. Он был мастером боя на мечах и, вообще, на любом холодной железе. В свободное от работы время он либо танцевал с мечами на опушке, либо сидел у мамы в библиотеке. В мое время его назвали бы реконструктором, а сейчас он энтузиаст со странным хобби.
Наша школа состоит из одного коридора, в середине которого располагается рекреация со столом для тенниса, а по торцам очень маленькие спортивный и актовый залы. В коридор выходят двери от кабинетов. Их ровно десять, по числу классов, плюс кабинеты физики, химии, учительской и директорской. Вот, собственно, и все. Туалеты – на улице. Этакая сельская типикус советикус – старенькая, маленькая, облезлая, с печным отоплением. На фоне своих сестер, городских красавиц, она выглядит дурнушкой, а точнее – никак не выглядит.
Тем не менее, все великое, что смогла явить миру советская педагогика, родилось именно в таких школах. Антон Семенович Макаренко начинал в селе Ковалёвка около Полтавы, Василий Александрович Сухомлинский работал в поселке Павлыш, Александр Антонович Захаренко тридцать пять лет творил в селе Сахновка, Виктор Федорович Шаталов создавал свою образовательную систему в Донецкой области; 1 Трудовая колония (про нее снят первый советский звуковой фильм "Путевка в жизнь"; ее посетили шесть нобелевских лауреатов, включая Нильса Бора), 2 и 3 Трудовые колонии, опытная педагогическая станция Станислава Шацкого, – все было создано на селе. В городских школах, кроме выдающихся учителей предметников, и вспомнить-то некого.
Я не спеша шел по коридору в сторону кабинета директора, и вдруг меня клюнула мысль, что все великие мало того, что работали на селе, так еще и строго на Украине. Чем уж воздух Украины так благотворен для педагогики, не знаю, но, скорее всего, в украинской глубинке директора школ находились в большей свободе, чем в других местах.
"Прояснение в уму" наступило, когда я уже стоял перед кабинетом директора, взявшись за ручку. Посмотрим, что за директор сидит по ту сторону и можно ли с ней сварить кашу. Постучав, открыл дверь.
– Можно? – надо сыграть мальчонку, что, поверьте, очень непросто.
За столом сидела довольно миловидная женщина, глубоко ушедшая в свои бумаги. Она откликнулась на мой вопрос не сразу, медленно поднимая голову и продолжая думать о своем.
– Да. Что ты хотел, мальчик? – спросила она протяжно.
– Я должен начать учиться в вашей школе в этом году. В связи с этим написал заявление.
– Написал? Ты умеешь писать? Это хорошо, – как-то очень дежурно и растянуто спросила директриса. Звали ее Нонна Николаевна Карасева. Она пришла к нам всего месяц назад, а до этого была учителем русского языка и литературы в ленинградской школе. Пока еще все для нее было внове: и школа, и вид за окном, и стоящий перед ней будущий ученик в растянутых на коленках трениках.