Не могу спать больше двух часов в сутки. Категорически. Поэтому вся ночь – моя, и мне никто не мешает. Маму только жалко. Она никак не может смириться с тем, что я не сплю и, вообще, не рядом с ней. Мы оба понимаем, что после известных событий мое детство закончилось и она теряет сына. Он уже на низком старте, чтобы вылететь из гнезда. Но ничего нельзя поделать, все решено за нас.
Мама верующая, и у нее идет вполне понятный процесс создания образа Божественного Влияния. Так проще. Ну и пусть, тем более, что недалеко от истины.
Вчера вечером прибежал Вовка и передал приглашение Нонны Николаевны зайти к ней сегодня утром. Очень интересно, что она хочет сказать, тем более, что она в первый раз выступает инициатором встречи.
За последнюю неделю мне удалось устроить четыре "случайные встречи" с целью поговорить на темы школьного строительства на макаренковских принципах. Она упирается и не сдается, наверное, потому, что неизвестность и ответственность ее пугают, а, с другой стороны, непонятно, что и как надо делать, и почему ее работа в предыдущие годы даже рядом не лежала с идеями А.С. Макаренко. Корпоративный гонор никто не отменял.
Нонна Николаевна выглядела уставшей. Чуть лишнего опущенные плечи и уголки губ, не первой свежести прическа, – все это наводило на мысль о бессонной ночи и большом количестве выпитого чая.
– Чаю хочешь? – спросила Нонна Николаевна.
– А вы? – выпалил я в ответ с явным сочувствием. Вот ведь прилетело на ее голову! А могла бы спокойно готовиться к новому учебному году, как делала много раз до этого.
– А что, так заметно, что я чай уже видеть не могу?
– Есть немного, но дело в том, зачем все это? Я имею ввиду бессонные ночи…
– И зачем же?
– Нонна Николаевна, все упирается в то, нравятся ли вам результаты вашей предыдущей работы, можете ли вы гордится ими? Если да, то скажите об этом, и я сольюсь по-тихому, и все останется, как было.
– А ведь похоже, что ты все равно продолжишь…, только в другом месте.
– Однозначно, да. Моя настойчивость связана с тем, что здесь, в Октябрьске, идеальные условия для старта: леспромхоз на коленях, колхоз весь в долгах и дотациях, родители, кто поумней, бегут в город, а остальные заглядывают в бутылку, дети на танцы ходят в трениках и с тоски воют… Им всем только стоит показать кусочек нормальной жизни, зажечь маленькую искорку и – возгорится пламя!
Нонна фыркнула, но с какой-то грустинкой в голосе.
– С чего начнем, оратор?
Я весь подобрался, как перед стартом на сто метров и с тихой надеждой спросил:
– Это значит, да?!! Вы готовы положить на алтарь свою жизнь?
Нонна вскочила, как-то неловко крутнулась и выкрикнула:
– Да, да, хочу я…, хочу чего-то нового, светлого, радостного… Хочу видеть детские улыбки, а не испитые рожи родителей, – она чуть успокоилась, а потом сказала:
– А ты садист, знаешь это?
У меня в глазах стояли слезы, такие крупные, которые заволакивают все яблоко и искажают обзор, а потом очень медленно скапливаются внизу и, продавив мелкие реснички, неспеша ползут по щеке крупными каплями.
– Просто я ждал этой минуты без малого пятьдесят лет. Вам не понять, что значит пронести через полвека знание того, что ты можешь все исправить, и не иметь возможности даже начать.
– Значит, ты все-таки из будущего! – тихо не то сказала, не то прошептала Нонна Николаевна. В ответ я только отмахнулся.
В комнате установилась тягостная тишина, которую никто из нас не решался тронуть. Казалось, что нарушится то хрупкое единство, которое показало свои первые ростки и которое очень легко убить неуместным словом.
– Нонна Николаевна, там у вас на полочке стоит коньяк от Сергея Ивановича, давайте по маленькой и начнем потихоньку. Не бойтесь меня споить, просто невозможно не отметить это событие. Наш паровоз поднял пар и готов первый раз провернуть колеса… Стравим излишки и тронемся!
Нонна Николаевна молча подошла к шкафу и наполнила рюмки:
– Ну, давай, коллега, начнем, по старой русской традиции, с пьянки, – похоже она, не торопясь, возвращалась в норму. Мы выпили. – С чего начнем?