Его цель – ниспровергнуть присвоенную захватным правом власть Франции над Европой: план действий – первым делом объявить о восстановлении Польши и провозгласить себя ее королем, одновременно с этим перебросить в Варшаву сто тысяч русских, которые “тотчас же получат подкрепление в сто тысяч”.[649] Солдатам герцогства будет предложено присоединиться к ним. Если поляки согласятся на это предложение, первая оборонительная линия Франции будет уже уничтожена, переход через Вислу совершен, Данциг обойден и отрезан. Тогда Россия, спокойная, – благодаря обещанию Бернадота, – за свою собственную территорию, быстро дойдет до Одера и появится на пороге Германии. Тут, по присоединении к ней Пруссии, количество ее войск возрастает до трехсот тридцати тысяч, но может быть доведено и до пятисот, “если Австрия за предложенные ей выгоды выступит также против Франции”.[650] Терпение Германии иссякло. Вид армий, идущих в бой за ее освобождение, вызовет всеобщее увлечение, измена сделается заразительной. Горячий патриотизм, ненависть к чужестранному владычеству, любовь к независимости будут непрерывно доставлять коалиции новых членов. Благородные страсти, которые еще недавно были неотъемлемой принадлежностью французов и составляли их главную силу, будут теперь на стороне сражающихся заодно с Россией, и, перейдя в другой лагерь, перенесут туда и победу. Но, чтобы обеспечить за собой успех или даже только возможность действовать, необходимо заручиться содействием поляков герцогства с самого начала военных операций. Таким образом, судьба Европы в руках этих пятидесяти тысяч человек. Перейдут ли они, спрашивает царь, на сторону того, кто первый предложит им “не надежду на восстановление их родины, а полную уверенность в этом?” Можно ли ожидать, что, если привести в исполнение все их упования, они ради этого порвут свои добрые отношения с Наполеоном и тотчас же решатся переменить фронт? Александр готов дать им торжественное свое слово. Он обещает им не только либеральную конституцию, но и родину, в которую войдут, кроме герцогства, и русские губернии, и, которая, вероятно, будет еще увеличена австрийской Галицией. Но, прежде чем предпринять что-либо, он желает быть уверенным в их согласии. Ввиду этого он поручает Чарторижскому с надлежащей предосторожностью поговорить с теми вождями народа и армии, на скромность которых можно положиться; он просит его постараться узнать их мысля, передать им русские предложения и заручиться их обещаниями.[651] Лишь только Александр получит ответ и необходимые гарантии, он подаст сигнал, и великое дело свершится. В ожидании этого он берет на себя труд держать в блаженном неведении Коленкура и обманывать Наполеона. Ему ничего не стоит внушать ложное чувство безопасности монарху, которого он столько раз называл своим другом и на которого собирается теперь напасть врасплох. По его мнению, цель оправдывает средства. Его соблазняют благородные стороны предприятия. Великодушие, справедливость, отречение от собственных прав – вот те черты, которые хочет он придать первому акту предприятия, тому акту, которому надлежит искупить великую, содеянную в прошлом несправедливость и привести к восстановлению Польши. Эти благородные стороны подкупают его совесть. Конечно, для достижения цели ему придется прибегнуть ко лжи и хитрости, но его утешает мысль начать освобождение Европы актом искупления. Его необычайный план обрисовывает его целиком, показывает все свойства его характера – благородное великодушие, мечтательность и фальшь.
Нет никаких указаний, на основании которых можно было бы предположить, что этот заговор был составлен сообща с Англией. Александр отлично знал, что в тот день, когда он объявит войну Франции, мир и союз с Лондоном будут делом простой формальности. Он имел в виду эти естественные последствия своей эволюции, но не хотел ни ускорять их, ни связывать себя преждевременными обязательствами. Отдаляясь от нас, он действовал по собственной инициативе, и Наполеон напрасно подозревал его в том, что он уступал внушению извне.
Кроме указанных соображений, есть основание думать, что в период этих важных решений ни английская дипломатия, ни английские интриги не могли проявить себя ни особой энергией, ни смелой инициативой: им не до того было, чтобы следить за тем, что думают в России. Дело в том, что люди, стоявшие в Лондоне у кормила правления, очутились, благодаря болезни Георга III, в страшно затруднительном положении: с одной стороны, между психически больным королем, с другой – регентом, пользующимся дурной славой. Они подвергались ядовитым нападкам оппозиции, должны были бороться с раздражением, вызванным экономическими потерями, выслушивать жалобы торгового мира. Они жили среди народа без хлеба и купцов накануне банкротства, и если и отрывались от тяжелых затруднений внутреннего порядка, то только для того, чтобы отдаться всепоглощающим заботам о войне на Пиренейском полуострове. Положение их было настолько тяжелое, что, даже, обращаясь к Англии, дрожащей за участь своих последних солдат и требовавшей их возвращения на родину, они сплошь да к ряду не решались высказать надежды на спасение стоявшей под Лиссабоном армии Веллеслея. И все-таки, в минуту страшной опасности никому из них не приходила в голову мысль уступить; у них не было ни малейшего желания просить мира или даже согласиться на мир; никто не хотел поступиться национальным достоинством и интересами Великобритании. Мало случаев в истории, когда государственные люди являли в ожесточенной борьбе с событиями, при непрекращающихся ударах судьбы, столь дивный пример хладнокровия и спокойного мужества. Кто же эти люди? Среди них нет ни одного министра с громким именем, с знаменитым прошлым, с выдающимся умом. Преемники Питта, известные нам под именами Парсеваля, Эльдона, Ливерпуля, Камдена, унаследовали только его твердость, упорство и ненависть к Франции. Зная, что в их руках судьба родины, судьба мира, они черпают из этого сознания мужество и терпение, которые ставят их наряду с величайшими людьми. Не стараясь сломить напора противника и избегнуть его искусными маневрами, они ограничиваются тем, что выдерживают его напор, оказывая только пассивное сопротивление, которое со временем должно взять верх, и, в конце концов, победа над Наполеоном будет победой силы характера над силой гения. Вся нация понимает их и действует заодно с ними. Несмотря на горячую борьбy партий в парламенте, большинство остается за правительством. Пред лицом национальной опасности Англия стоит непоколебимо, как один человек. Ее счастье, ее слава состоят в том, что она поняла, что для нее затянуть борьбу значит победить; что Наполеон, поднимаясь на все более головокружительную высоту, приближается к пропасти; что наложенное на всю Европу иго готовит единодушное восстание, что, под внешней покорностью королей и народов, под этой спокойной гладью, недовольство и волнение все глубже пускают корни, что попранные интересы, униженное чувство достоинства, насилованная совесть при первой же возможности постараются оказать сопротивление и пойдут на притеснителя в образе несметных, разъяренных войск. Не видя еще на горизонте этих несущихся к ней на помощь войск, Англия чувствует, что они должны прийти, что они уже в пути. Она старается только продержаться до их прихода и, стоя на месте, ждет их стойко, неподвижно, с геройским спокойствием. Это тактика Ватерлоо, которую еще до армии использовали правительство и народ. Народу еще ничего не известно, а расчеты его начинают уже сбываться, уже готовится и выступает в поход подмога, которая избавит Англию от блокады, спасет ее торговлю и выручит из беды ее армию. Веллеслей еще держится в Португалии. Обманув надежды Наполеона, превзойдя ожидания своих собственных сограждан, он останавливает Массена под Торрес-Ведрас. Стремительный натиск наших солдат, надорванная энергия самого искусного и счастливого из наших генералов разбились об эту стену. В ужасе от такого сопротивления, старый маршал отправляет в Париж офицеров, требует подкреплений, жалуется на недостаток войск. Правду говоря, чтобы довести до благополучного конца эту неудачную кампанию, Наполеону оставалось только одно: отправиться самому на полуостров и ввести в дело все свои боевые силы. Но наступившие раньше, чем он думал, осложнения на Севере вскоре окончательно оторвут его от Испании. Он рассчитывал, что ему удастся дойти до одного края континента и покорить его прежде, чем другой сделает попытку ускользнуть из-под его влияния. В одно время, и тут и там, его расчеты оказываются неверными, его планы рушатся. Юг не хочет покориться, Север восстает и отвлекает на себя главные силы Франции. Россия уже поднялась; она ждет только успешного исхода своих переговоров с варшавянами, чтобы перейти границы и вступить в Германию со своими с таким терпением собранными войсками.
649
Письмо Александра от 25 декабря (старого стиля) 1810 г., опубликованное в Mémoires du prince, Czartoryski II, 248 – 253.