Взвесив все, он полагает, что Россия, не обессиливая себя заметно ни в Финляндии, ни на Дунае, может помочь нам 80 000 человек. По его мнению, географическое положение России позволяет ей употребить их с величайшей пользой для общего дела. Русские владения – включая и негласно присоединенные княжества – обнимают полукругом восточную часть австрийской монархии; они внедряются в Галицию, Венгрию и Трансильванию. Действуя по концентрическим путям на разных пунктах своей границы, Россия может с первого же момента стеснить действия Австрии, может напасть на нее с тыла и, отвлекая на себя ее силы, парализовать ее движение к Рейну. Следовательно, необходимо, чтобы у царя была сильная армия в Польше, готовая по первому знаку занять Галицию. Было бы не менее полезно, чтобы русская армия на Дунае, слишком многочисленная для ее слабого противника, отделила самую западную ее часть и повернула против Австрии; чтобы, сделав оборот направо, она поставила ее фронтом в Трансильвании и держала готовою вторгнуться в эту провинцию. Равным образом, Россия может способствовать и защите французской Германии, если она продвинет один корпус до Дрездена и поставит его между поднявшейся Австрией и волнующейся Пруссией. Впрочем, говорит Наполеон, пусть Россия сама определит свое содействие в зависимости от ее средств и ее удобств. Он подчинит свои движения движениям союзника. Если Александр захочет двинуться на Дрезден с 40 000 человек – ему протянут руку в этом городе, если же он предпочтет собрать воедино свои силы и направить их прямо на Вену, – Наполеон предлагает ему свидание под стенами этой столицы[80]. Вся суть в том, что Россия уведомила нас, что она будет делать все, дабы наши и ее действия были согласованы; главным же образом, чтобы она приняла свои меры как можно скорее, открыто, во всеуслышание, чтобы она демонстративно обнажила шпагу, вывела войска из гарнизонов, поставила их на военное положение и повсюду показала свои армии. “Нельзя терять ни одной минуты, – пишет Наполеон Александру, – Вашему Величеству необходимо тотчас же выставить ваши войска на границах наших общих врагов. Я рассчитываю на союз с Вашим Величеством, но нужно действовать, и я полагаюсь на вас”.[81] Любым способом царь может оказать благотворное и решающее влияние на события. Если и есть еще надежды, если я существует единственный и кратковременный шанс избежать войны, то они состоят в том, что Россия, выставляя войска и выражая свои французские симпатии, устрашит Австрию и остановит ее на краю пропасти. Если же война окажется неизбежной, действительное вмешательство России, склонясь с самого начала в нашу сторону, сократит кризис, который является следствием стольких других.
II
К настоятельным просьбам, которые опирались на по крайней мере двадцать раз повторенных обещаниях, Наполеон примешивал даже призыв к воинской чести и политической честности. Но имел ли император право ссылаться на эти высокие понятия после того как он сам, в продолжение предыдущего года увертками и двусмысленным поведением внедрил сомнение и подозрения в душу Александра? Теперь, когда нам потребовалась помощь России, царь не знает, оказать ли нам по первому же требованию свое содействие или отказать. Он поступает так, как свойственно бесхарактерным людям: чтобы избавиться от затруднения принять определенное решение, он откладывает его до последней возможности. Даже и теперь он отказывается признать неизбежность войны с Австрией – войны, с которой не мирятся ни его совесть, ни его политические принципы, и которую, если обстоятельства неизбежно вынудят его к ней, он будет вести против своего желания. Он вовсе не желает готовиться к ней; для него это тягостная гипотеза, от которой он предпочитает отвести свои взоры. Итак, он уклоняется от того, чтобы принять определенное решение, он всячески избегает его, и теперь, в свою очередь, пользуется политикой оттяжек. Недавно Наполеон заставил его долго ожидать положительной уступки за счет Турции. Он отсрочивал свой ответ России с месяца на месяц. Теперь Александр отплачивает ему той же монетой и, в свою очередь, начинает игру, в которой справедливо упрекал своего союзника; но, правда, пользуется при этом совсем другими приемами. Чтобы избавиться от преждевременного решения, Наполеон пользовался необычайными, поражающими ум и воображение средствами, в которых отражалась его собственная личность. Он рисовал в будущем ослепительные, чарующие картины, говорил о разделе Востока, о переделке целого мира. Александр, чтобы отдалить трудное для него решение, изощряется в искусстве мелких средств, в искусстве комплиментов и фраз. В этом искусстве он проявляет изобретательность и неподражаемое изящество, чуть не гениальность.
Его отношения к нашему посланнику за это время представляют большой интерес для наблюдателя. Никогда еще в Зимнем дворце не обращались с Коленкуром дружелюбнее, никогда не видели в нем столь желанного гостя за столом. Он обедает два-три раза на неделе у Его Величества, разделяя эту честь с маленьким интимным кружком, который составлял обычное и привилегированное общество царя. В присутствии гостей Александр пользуется всяким случаем для прославления Наполеона и Франции; он выставляет на вид свою преданность союзу, свое желание нерушимо сохранить его и исполнить по отношению к нему все обязанности. Но вся эта ни к чему не обязывающая любезность служит ему только средством подготовить и облегчить задачу, которая представится ему тотчас же после обеда в кабинете, где он будет находиться с глазу на глаз с Коленкуром и где ему придется кротко сопротивляться посланнику, требующему не призрачного, а вполне определенного согласования мероприятий против Австрии. Чем неопределеннее и двусмысленнее будут его деловые разговоры, тем более разговор за обедом приобретает отпечаток сердечности. Он сыплет многообещающими фразами, которые искусно обходит в беседе о делах; устраивает по адресу Франции целый ряд задушевных, лестных, в высокой степени дружественных демонстраций, но они назначаются только для того, чтобы прикрыть отрицательный характер его истинных намерений.
Началось с возвращения Румянцева, которое дало повод к характерной сцене. Когда вернувшийся из странствования министр в первый раз встретился с нашим посланником за царским столом, он должен был подробно рассказать о своем пребывании в Париже. Александру доставляло особое удовольствие заставлять его говорить о Франции и выдвигать в его рассказах на первый план то, что могло польстить самолюбию француза. Граф понял желание царя и в совершенстве сыграл свою роль. Слух о его восторженных отзывах о Наполеоне ходил по всему городу; как образчик приводили следующее его изречение: “Когда беседуешь с императором Наполеоном – чувствуешь себя настолько умным, насколько это ему заблагорассудится”.[82] Во дворце у царя Румянцев расточал похвалы всем членам императорской семьи и правительству; он ничего не пропустил и никого не забыл. “Он все время говорил о Париже, говорил и в салоне перед обедом и за все время обеда. Он много рассказывал про Мальмезон, про императрицу, про ее милостивое обращение, про голландскую королеву, про ее доброту и любезность, про красоту принцессы Полины, про большое и изящное представительство двора. Затем он заговорил о министрах, причем особое внимание обращал на ум Фуше, на любезность и гениальность князя Беневентского и на удовольствие быть в его обществе. (Со времени события 28 января эти комплименты не достигали своей цели). Он был неистощим в похвалах и несколько раз повторял: “Всякому, кто хочет изучить “что бы то ни было и в каком бы то ни было направлении, следует ехать в Париж…” Император постоянно наводил разговор на Париж, а граф поддерживал его, как человек, который понял любезное намерение своего государя. Императрица вмешивалась в разговор несколько раз…”.[83] “После обеда, – продолжает Коленкур в своем донесении, – император удостоил позвать меня в кабинет”. Здесь, как всегда, не изменяя раз принятому тону, он уверял его сперва в своей верности и преданности императору; затем, переходя к Австрии и уже менее уверенным тоном, выразил желание ничего не ускорять. Коленкур дал заметить, что положение вполне точно определяется поведением, усвоенным в последнее время в Вене. Хорошо осведомленный об обстоятельствах дела, он указал на факты, привел массу подробностей и в заключение из воинственного спектакля, дававшегося Австрией, сделал вывод о неотложной необходимости для франко-русского союза готовиться к войне и собирать свои силы. “Я говорил, писал он Наполеону, – о больших скоплениях войск в Богемии и на реке Инн, наконец, ибо всем, что происходит, с целью убедить Его Величество, что ввиду того, что война ожидается с минуты на минуту, наступило время решить, что делать; что Вашему Величеству необходимо знать теперь же, по какому направлению и в каком количестве будут действовать русские войска, затем, вступят ли они в Трансильванию и в Галицию тотчас же, как получатся известия об открытии враждебных действий. Я дал ему понять, что операции Вашего Величества и главное направление войск по необходимости будут зависеть от согласования действий и количества, равно как и от расположения сил, которые введет в дело Россия, что враждебность Австрии, установленная с давних пор, не оставляет места сомнению относительно ее намерений…”