Выбрать главу

Но он сознавал, что Австрия откажется от войны только в том случае, если будет уверена, что война неминуемо приведет ее к гибели. Эту-то уверенность он и хотел внушить ей своим суровым обращением и бьющими в глаза мероприятиями, которые дышали строгостью и сознанием силы, и к которым он считал необходимым привлечь и Россию. По его мнению, союз с Россией, для которой европейский кризис представлял смертельную опасность, мог служить средством, способным удержать Австрию от войны. Трудно было предполагать, чтобы Австрия, как бы велики ни были ее задор и озлобление, с легким сердцем, не будучи ни вызвана, ни угрожаема непосредственно, решилась, себе на погибель, подставить себя под удары Франции и России, которые стерли бы ее в порошок. Взяться за оружие против одного Наполеона было бы с ее стороны только опасной дерзостью; разрыв же с Францией, пользующейся содействием России, был бы актом безумия. Итак, думал Наполеон, если венский двор упорствует в своих намерениях, то только потому, что он не верит в то, что Александр крепко держится за союз с Францией, и, следовательно, в Вене учитывают, по меньшей мере, возможность нейтралитета русского монарха. Недавнее поведение Александра в Эрфурте могло только еще более поддержать в Вене уверенность в безопасности с этой стороны. В глубине души Наполеон не прощал своему союзнику, что тот закрывал глаза на тогда уже подозрительные намерения Австрии. И, обещая нам в секретном договоре – в случае нападения на нас – свою помощь, он упорно отказывался тогда же принять относительно противника строгий и угрожающий тон. Не зная еще, что Талейран выдал Австрии тайну о наступившем между императорами охлаждении и тем дал толчок ее воинственным решениям, он не скрывал от себя, что свидание не удалось и что опасность существует по-прежнему. Несмотря на это, он все-таки хотел верить, что, если будут продолжаться враждебные приготовления Австрии, царь в конце концов уступит пред очевидностью; что он согласится возвысить голос, “показать зубы”; что он окажет на Вену настолько сильное давление, что заставит ее разоружиться. Расставаясь в Эрфурте с генералом Коленкуром, своим посланником в России, он предписал ему, чтобы он постоянно направлял взоры Александра на Австрию, чтобы доносить царю о всяком волнении, о всяком значительном движении в ней; чтобы он довел царя до того, чтобы тот ответил на действия Австрии стягиванием войск к границе Галиции и чтобы эта мера была выполнена с большой оглаской. Когда император Наполеон уезжал из Эрфурта, чтобы отправиться в глубь Испании, Коленкур должен был неустанно повторять царю, что он положился на своего друга, что он поручил ему заботу наблюдать за Германией и держать ее в повиновении. Для того, чтобы союз достиг своей цели, нужно, чтобы он не только существовал, но и был для всех очевиден, чтобы он проявлялся во внешних демонстрациях. С помощью этих доводов и настойчивых просьб Наполеон надеялся исправить свою полунеудачу в Эрфурте, поставить подпорки под неудавшийся план и сковать Австрию рукою России.

Он и в самом себе мечтал найти источник силы ” Чтобы заставить Австрию оставаться в покое и отказаться от своих приготовлений, он рассчитывал на то впечатление, какое произведут на Европу его деятельность и несокрушимая энергия в Испании. Среди ближайших советников императора Франца, у всех правительств, у всех народов, составивших против нас заговор, держалось общераспространенное мнение, что война с Испанией надолго поглотит наше внимание и силы, что она затянется на много лет. Но, допустим только, что эта война, окончилась бы в три месяца; что в три месяца восстание было бы подавлено, англичане сметены в море, король Жозеф восстановлен на троне и страна подчинилась бы нашей воле; допустим, что император вернулся бы во Францию с ореолом победы и располагал бы всеми своими силами. Тогда задор и самонадеянность Австрии, конечно, не устояли бы пред блеском его неожиданного появления на горизонте. Тогда она смирилась бы, вернулась к порядку, сочла бы за счастье представить обязательства и получить гарантии. Наполеон хочет действовать в Испании быстро и решительно не только ради того, чтобы отомстить за поражение. Он ожидает, что его победы в Испании отразятся тяжким ударом за Рейном и что подчинение полуострова косвенно обеспечит спокойствие в Германии.

Наполеон думает, что, когда Испания будет укрощена, а Австрия сдавлена в тисках, он опять приобретет то положение, на какое рассчитывал в начале 1808 г., т. е., что он будет располагать против Англии всей Европой. Тогда-то он будет на высоте могущества и славы, думалось ему, тогда-то представится ему возможность успешно начать со своей соперницей переговоры о капитуляции. Хотя в Эрфурте он решился сделать сообща с Россией попытку достигнуть в ближайшем будущем мира с Англией, он не верил в успех этой попытки, ибо восстание в Испании и вражда Австрии, доставляя англичанам союзников и давая возможность высадки в Европе, будут, по его мнению, отклонять их от мысли вести переговоры. Однако, он не хотел прерывать переговоров тотчас же, как только убедился бы в их бесполезности; напротив, он хотел продолжать и затянуть их с целью снова найти и схватить их нить в то время, когда его военные и дипломатические успехи вынудили бы Англию уступить. Если бы, несмотря ни на что, она стала упорствовать в борьбе, тогда наступило бы время прибегнуть к тем разрушительным, гигантским операциям, которые Наполеон только отсрочивал, но не исключал, и которые неизменно оставались в его планах о будущем. Для выполнения их он решает, что уже с этого времени он будет держать в запасе некоторые силы, которые могли бы развернуться впоследствии. Он не перебрасывает за Пиренеи все войска, которые вывел из Германии, часть их он направляет к Северному морю; он имеет в виду вновь сформировать Булонский лагерь и постоянно держать под его угрозой Британские острова. Несколько корпусов посылаются к границам Прованса и Италии. Как только позволят обстоятельства, они начнут беспокоить неприятеля в Средиземном море, будут захватывать позиции и базы для наступления и делать смелые, внезапные нападения в ожидании момента, когда другие армии, освободившиеся вследствие прекращения войн в Европе, будут посажены на корабли наших восстановленных эскадр и двинутся для нападения на все пункты, где процветает торговля и владычество Англии, – в колонии, в Америку, в особенности на Восток: в долину Нила, на дорогу в Индию. Тогда-то, обратясь к Александру, он сбросил покров с своих планов. Опьянив его надеждами, очаровав своим гением, уловив его в свои хитросплетенные сети, он хотел сильнее подчинить себе своего союзника, увлечь его за собой и сделать орудием своих планов. Итак, мы видим, что, по своему обыкновению, кроме предприятий, которыми он занят теперь, он обдумывает и другие предприятия, которые распределяет сообразно условиям и требованиям борьбы и подготовляет их дальнейшее развитие. Так, если англичане не сложат оружия, несмотря на подчинение Испании, то вид умиротворенной Германии, тесная блокада материка и запертые гавани, без сомнения, подействуют на их упорство; если же они устоят и против стольких предостережений и косвенных нападений, то ему ничего не останется другого, как только поднять против них всесокрушающий ураган на Средиземном море и Востоке, чтобы окончательно доконать их.

Наполеон ошибался, думая, что может надеяться на помощь Александра, приобретя его согласие на свои планы; намерения, которые царь вынес из Эрфурта, совершенно не отвечали таким ожиданиям. Далекий от мысли, что только мир с Англией должен положить конец начатому им делу, Александр поставил ему более близкие и уже намеченные пределы. После свидания он непоколебимо решил замкнуть круг частных, собственных интересов России и более не сходить с этого пути. Он намеревался ограничиться тем, чтобы довести до желанного конца две войны, которые он вел в интересах России и результаты которых были заранее предусмотрены и определены Эрфуртским договором. Его желания не шли дальше того, чтобы отнять Финляндию у шведов и княжества у турков. Да и то ему хотелось, чтобы эти завоевания явились следствием покорности побежденных, а не новых усилий с его стороны; он желал избегнуть необходимости снова сражаться и проливать кровь. В Финляндии было заключено перемирие, но доходящая до безрассудства неуступчивость короля Густава IV не позволяла надеяться, что он согласится пожертвовать областью, пока не будут исчерпаны последние его средства. Александр предвидел, что для достижения цели придется нанести шведам чувствительные, а, быть может, и жестокие поражения. Что же касается Востока, то, обязавшись пред Наполеоном не возобновлять враждебных действий до истечения трех месяцев, он хотел использовать это время на переговоры с турками, на устройство съезда уполномоченных и сделать попытку к примирению, кладя в основу уступку княжеств. Если Порта откажется пожертвовать княжествами, он хотел возобновить войну, перенести на Дунай все находящиеся в его распоряжении силы, и вовсе не был намерен отделять от них какую бы то ни было часть, чтобы угрожать австрийской границе и устанавливать ради пользы Наполеона надзор за Германией. Вообще, в тех случаях, где выражения и смысл договоров требовали его содействия, он намеревался отделываться более любезностями, чем действительными услугами. Он решил, что будет засыпать Наполеона любезными словами, нежными признаниями, восторженными излияниями, но в результате, все это будет только предложением Наполеону дружбы царя, а не поддержки России. Он не прекратит войны с англичанами, по-прежнему будет терпеть лишения от разрыва торговых отношений с ними, но не будет в иной форме принимать участия в борьбе, в которой видит для себя только второстепенную выгоду. Что же касается широких проектов – возврата к вопросу о разделе Турции, иначе говоря, к тому, о чем велись переговоры в прошлом году, то он поставил себе за правило оставаться глухим ко всем внушениям этого рода.[2] Он навсегда выкинет из головы соблазнительные и обманчивые мысли и окончательно опустит завесу на виды, которые на одно мгновение ослепили его взоры. Во внешней политике он решил не предаваться более мечтаниям и навсегда поставил крест на романтический характер союза. С этого времени он видел в союзе только кратковременную сделку, в которой он, насколько возможно, ограничит свой риск и из которой извлечет заранее предусмотренную и исчисленную выгоду. Как только желаемые результаты будут получены, он запрется у себя дома, воздержится от всяких внешних предприятий и, так сказать, возвратится из Европы в свои лучше очерченные и широко раздвинутые границы. Его честолюбие направилось к внутренним делам России, и только в них искал он успехов. Кроткий самодержец всегда стремился ознаменовать свое царствование благотворными реформами, ближе приобщить свой народ к европейской цивилизации, поднять умственный и нравственный уровень всех классов и создать нацию там, где Петр Великий создал только государство. Эти великодушные проекты пленяли его с юных лет. В позднейшие годы, по восшествии на престол, он составил себе тайное министерство, интимный совет, в котором любил беседовать и философствовать о преобразованиях; но в то время следствием его увлечений теориями были только редкие и несовершенные мероприятия; главным же образом, это служило ему отдохновением от других трудов, средством отрешиться от действительности и найти забвение в грезах. По складу своего ума он был реформатором, но при этом у него не было достаточной выдержки; его пылкие намерения остывали пред трудностью и громадностью задачи. Чтобы взяться за дело, ему недоставало необходимой энергии и смелой предприимчивости. Но вот у него нашелся человек, в идеях которого он нашел свои собственные, но лучше, определеннее, точнее выраженные, более способные превратиться в конкретную и осязаемую форму. Чем более он узнавал и приближал к себе Сперанского, тем более чувствовал, что этот, вышедший из народной среды, чуждый сословного духа министр может быть его дополнением, может поддержать его, придать ему необходимые силу и стойкость. Пылкий и мистический мыслитель, Сперанский в избытке обладал и способностью, и потребностью действовать; обладал мужеством превращать слово в дело, необходимым для борьбы с предрассудками и злоупотреблениями, настойчивостью и волей для достижения цели. С его помощью Александр надеялся осуществить дело, в котором он полагал свою славу. Мы увидим, что в последующие годы он будет постоянно возвышать Сперанского. В звании статc-секретаря он создает из него нечто вроде первого министра, пользующегося во всех делах правом инициативы и предложения. С этих пор полная солидарность мыслей и взглядов и постоянный общий труд связывают государя и министра, и влияние Сперанского сказывается во всех планах и делах Александра.

вернуться

2

Донесение № 12, Коленкура Наполеону, 15 февраля 1809 г. Archives nationales, AF, IV, 1698