Вот она самая нарядная из всех подруг, с роскошной укладкой а‑ля Брижит Бардо. Сколько денег она тогда угрохала из своей стипендии на дорогого парикмахера…
А вот здесь ей восемнадцать. Короткая, под мальчика, стрижка, уверенный взгляд первой красавицы курса…
А вот ее первые съемки.
— Королева! — кричал режиссер восторженно.
Она отлично справлялась с ролью. Ей пророчили блестящее будущее и известность. И она так стремилась достигнуть этих вершин и доказать всему миру, что она звезда…
Она уже давно забыла это чувство. Все слилось в унылые будни. Отграничив себя от внешнего мира, она никуда не выходила, разве что в магазин — купить продуктов. После того как их сократили на работе, она не видела никого из своих бывших коллег. У нее не было подруг, а к тем знакомым, которые приглашали ее на чай или на дачу на шашлыки, она не ходила, вежливо отказываясь. Она просто сидела дома, тупо смотря телевизор или читая книги и сетуя про себя на свою судьбу.
Она посмотрела на часы. Одиннадцать. Самолет Влады прилетает в пять минут второго. Есть время привести себя в порядок. А выехать все равно нужно будет пораньше. Не дай Бог пробки.
Привести себя в порядок означало закрутить волосы в пучок, нанести немного румян на щеки и подкрасить губы светлой помадой. Она пристально рассматривала себя в зеркале: морщин почти не было, разве что мимические на лбу и в носовых складках. Она позволяла себе хорошие крема. Седину, пробивавшуюся в волосах, она тщательно закрашивала. Худощавое тело еще было упругим и моложавым. Но весь ее вид был каким‑то угрюмым, потерянным. Увядшая роза: красота еще сохранилась, а запаха уже нет.
Одеться для нее было делом двух минут. Быстро натянула на себя темные брюки, темный пуловер.
«Надо купить что‑то светлое, я и так худая, а темный цвет еще больше худит», — подумалось ей.
Темная шапочка, куртка, сумка.
— Совсем я старухой стала, даром что пятьдесят завтра, — тяжело вздохнув, она вышла из квартиры.
Как всегда перед их приездом она разволновалась. А вдруг они опоздали на самолет? Или что‑то с паспортом?
— Мам, привет!
Она повернулась на голос дочери. Как же она их не заметила? Данил смущенно улыбался, узнав бабушку. Дочка обняла, поцеловала в щеку. Вера никогда не любила объятия и поцелуи при встрече, они ей давались с трудом. Вот и сейчас только немного приобняла Данила за плечи. Нечего нежничать.
В такси она смотрела на свою красивую дочку и, как всегда, испытывала двоякие чувства. Гордость за то, что у нее такая дочь, красивая, умная, уже так многого добившаяся в своей жизни. И обиду… Обиду за то, что у нее самой не сложилось, за то, что она одинока, никому не нужна и уже никогда ничего не испытает в своей жизни. И, как она ни отказывалась себе в этом признаться, чувствовала она и уколы зависти. Она завидовала дочкиной красоте, силе, решимости. Влада шла по жизни словно играючи, легко достигая своих целей, легко относясь к превратностям судьбы, легко обретая друзей. Вера завидовала дочкиному оптимизму, одновременно боясь и не понимая его. Она не понимала, как можно так легко относиться к жизни, жить в полной уверенности в том, что все будет так, как ты захочешь. Сама же она переживала по каждому, по выражению дочери, пустяку.
— Мам, ну как дела? — голос дочери оторвал ее от размышлений.
Вера перевела глаза на внука, красивого пятилетнего мальчика, которого она видела дай Бог один раз в год. Он понимал по‑русски, но отвечал всегда по‑французки. Матери приходилось переводить.
— Ну что, вот оставили бабушку одну, скучно ей, тоскливо.
— Мам, прекрати, ну что ты опять за свое. Лучше скажи, ты точно решила, что не хочешь никого приглашать?
— Нет, никого не хочу. Еще чего. Посидим где‑нибудь и хватит.
— Мам, ну пятьдесят лет все‑таки. Давай Никитиных пригласим. Веселее будет.
— Ну Влада, отстань. Я тебе говорю, не надо.
— Ну ладно, не хочешь — и не будем.
Вечером, когда Данилка уже спал, они сидели на кухне.
— Мам, ну давай, за тебя, — произнесла дочка.
Две женщины, мать и дочь, так редко видевшиеся, так редко откровенничающие друг с другом… Казалось бы, им так много нужно друг другу рассказать, но речь шла лишь о поверхностных вещах, не касавшихся ничего личного.