— А с этим как?
— Как хочешь, но чтоб не было. Скажи, врач приехал, санитарный, заведение закрываем на время осмотра.
Речь явно шла о том, что приехали из тех, которые «с понятием и свой интерес понимают», а может быть, из тех, «которые без всякого понятия и с которыми сильно умеючи надо». Собственно, не все ли равно! Ясно — выкуривают, и пора уже.
Подошел хозяин и опасливо присел на край табуретки, трезвый, кажется, и настороженный.
— Я так мыслю, дорогой товарищ, не будет вам сегодня попутной машины.
— Это почему же?
— Кто ж, дорогой товарищ, в такую вьюгу на ночь глядя…
— Позвольте, какая же ночь сейчас? Часа два только, как солнце показалось.
— Это как сказать, дорогой товарищ. Путь немалый, и дорогу, должно, замело. А машины какие? Ходячие гробы! По всему видно, не пойдут машины нынче. Поездом как бы вернее было…
— Можно и поездом, конечно.
— И я говорю, куда ловчее бы. И тепло там, и все такое. И на вокзал бы вам. Расписаний поездов нету, и отсюда они быстро под гору бегут. Не успеть вам, тут сидемши.
— Да, придется поездом.
Захватив полевую сумку со всеми дорожными вещами, Иван Тимофеевич направился к дверям.
— Вы, дорогой товарищ, тут свою водку маленько недопили. Или позвольте уж мне за ваше здоровье и всякое такое благополучие!
— Валяй…
И по выходе из «заведения», и позже не раз вспоминал он этого ресторатора. Откуда они берутся? Много их, наверное, и — разных. И сапогом их не затопчешь.
Он уходил, и снова слышались слова: «Долго мы эту войну еще довоевывать будем».
НОЧНОЙ РАЗГОВОР
Дело к весне, первой послевоенной. Потеплело, и поля освобождались от снега. В низинах уже вода образовалась, и только у кустов бело. Зимники, пересекавшие развороченный в войну большак, серыми извилистыми лентами выступали над полями.
Все так и бывает в такое время. Но было и свое, послевоенное — кустарник на пахоте и неунавоженные поля. И не велика тут загадка: не управились с полевыми работами осенью, кони запахались, из сил выбились. И лежат ли они теперь или на опорах-помочах висят, но к весне чтоб в борозде ходили. Люди на себе сани с фуражом таскали. Женщины больше. Как в войну было, так и нынче.
Верст девять оставалось до ближайшего населенного пункта, и время еще не позднее. А ноги отказывались и не шли. Немцы так непутево их перебили — одну в голени, другую в стопе, что даже видный хирург Николай Наумович Теребинский, великий мастер латать и штопать, первосортных ног Ивану Тимофеевичу не обещал. Рукой только махнул:
— Неважные у тебя будут ноги!
И все же под вечер он доплелся до села и там обратился в сельский Совет, в отрыве от других строений стоящий у самого большака:
— На постой бы на одну ночь, товарищи.
— На одну можно, и на больший срок тоже. Только позвольте ваши документы. Порядок такой, и разговор тогда ловчее пойдет.
Председатель бегло просмотрел документы и передал их секретарю. Тот, видно, в документах жох был.
— Значит, вовсе из армии?
— Как видите. В запас пока.
— И долго служили?
— Как вам сказать? Если отбросить незрелые годы, то, пожалуй, всю жизнь.
— Надолго ли в наши края?
— С ходу не скажешь. На работу рекомендуют, на завод. Не в гости, значит.
— И то дело. Место есть. Исполнитель проводит и покажет. Дом целый и новый. К зиме поставленный и еще не заселенный. Деваха там одна или молодая женщина, больная, первую комнату занимает. Она тихая. Дальнюю для приезжих держим. Еду не обещаю. Нету.
— Понимаю. Не о еде речь. Ногам бы отдых. Да и малая краюха у меня в сумке есть.
— Ну, значит, хорошо. А утром как?
— Пешим придется, ведь фаэтон не подашь?
— И верно, не подам. Есть сколько-то коней и волов. Слабые только, а тут посевная. Бережем их и чем есть подкармливаем. На них вся надежда.
— Понимаю.
Дом — пятистенная изба. Новая, это верно сказали, и холодная. Заиндевевшие оконные проемы, заделанные обломками кирпича и глиной. Через стеклянный глазок, в ладонь, в комнату проникал узкий и длинный, до самого порога, луч холодного весеннего солнца в закате. Вдоль внутренней стены — железная кровать, и в ней, в полумраке, угадывалась женщина под попоной или серым одеялом, с болезненно опухшим лицом.
— Здравствуйте! Не прогоните?
— Что вы! Живой душе рада! Когда еще мои девушки прибегут. И не хозяйка я… Добрые люди приютили, кормят, поют и моют. Девушки и печь затопляют, когда соломы нагребут. Тогда тут тепло делается, аж дыху не видать. Ваша комната та, дальняя. Лавка там для лежания и постель какая ни есть. А скамейка одна. Вот эта, у моей кровати. Если надо — берите.