И вдобавок, для всех миллионов миров Галактики существовали миллионы местных систем летоисчисления, основанных на движениях их собственных священных планетарных светил.
Но какую дату ни выбери: 185, 11692-419-348-56 или еще какую-нибудь — это был тот день, который историки позже указывали, говоря о начале Стеттинской войны.
Однако для доктора Дарелла никакая из дат не имела значения. А просто — и совершенно точно — тридцать второй день с тех пор, как Аркадия покинула Терминус.
Чего стоило Дареллу сохранять бесстрастность все эти дни, не было известно никому.
Но Элветт Семик думал, что догадывается. Он был стар и любил говорить, что его нервные оболочки обызвестились там, где мыслительные процессы стали негибкими и неуклюжими. Он сам вызывал и почти приветствовал всеобщую недооценку его умирающих способностей, первым смеясь над этим. Но его глаза не стали видеть хуже оттого, что выцвели, а его ум не стал менее опытным и мудрым, утратив живость.
Он только скривил свои сжатые губы и спросил:
— Почему ты что-нибудь не предпримешь?
Звук был для Дарелла словно физический удар, от которого он содрогнулся. Он хрипло сказал:
— Где мы остановились?
Серьезными глазами Семик смотрел на него.
— Ты лучше сделай что-нибудь для девочки. — Во рту, вопросительно приоткрытом, виднелись редкие, желтые зубы.
Но Дарелл холодно ответил:
— Вопрос вот в чем: ты можешь добыть резонатор Саймс-Молффа в необходимом диапазоне?
— Хорошо, я сказал, могу, но ты не слышал…
— Прости, Элветт. Дело вот в чем. То, что мы сейчас делаем, может быть, намного важнее для каждого в Галактике, чем вопрос, в безопасности ли Аркадия. По крайней мере, для каждого, кроме Аркадии и меня, и я желаю идти с большинством. Насколько большим будет резонатор?
Семик, похоже, сомневался:
— Не знаю. Ты можешь найти это где-нибудь в каталогах.
— Какой он примерно по величине? Тонна? Фунт? С квартал в длину?
— А, я думал, ты имеешь в виду точно. Это небольшая штуковина. — Он показал верхнюю фалангу большого пальца. — Примерно такая.
— Хорошо, ты можешь сделать что-нибудь похожее? — Он быстро набросал что-то в блокноте, который держал на коленях, потом передал старому физику, который с сомнением всмотрелся в него, затем засмеялся:
— Ты знаешь, мозги превращаются в известь, когда становишься старым, как я. Что ты пытаешься сделать?
Дарелл колебался. В этот момент он отчаянно хотел физических знаний, заключенных в голове собеседника, для того чтобы не нужно было оформлять свои мысли в слова. Но желание было бесполезным, и он объяснил.
Семик качал головой:
— Тебе нужен гиперретранслятор. Единственная вещь, которая будет работать достаточно быстро. Громадное их количество.
— Но это может быть построено?
— Ну, безусловно.
— Ты можешь достать все части? Я имею в виду, не вызывая объяснений? По ходу твоей основной работы.
Семик приподнял верхнюю губу.
— Не смогу ли достать пятьдесят гиперретрансляторов? Я бы не использовал такое количество за всю свою жизнь.
— Мы сейчас работаем на оборонный проект. Ты бы не мог придумать что-нибудь безобидное, где бы их можно было использовать? У нас есть деньги.
— Хм-м-м. Может, я смогу что-нибудь придумать.
— Насколько маленьким ты можешь сделать все приспособление?
— В гиперретрансляторах могут быть микросхемы… лампы… О, Космос, да у тебя тут несколько сотен схем.
— Я знаю. Какой величины?
Семик показал руками.
— Слишком большой, — сказал Дарелл. — Я должен повесить его на свой ремень.
Медленно он скручивал свой чертеж в плотный шарик. Когда он превратился в твердую, желтую виноградину, он бросил ее в пепельницу, и она испарилась с крошечной вспышкой молекулярного распада.
Он спросил:
— Кто там у дверей?
Семик наклонился над столом и посмотрел на маленький молочный экран замкового устройства, и сказал:
— Этот молодчик, Антор. И кто-то с ним.
Дарелл отодвинул стул.
— Ни слова об этом, Семик, даже остальным нашим. Если они узнают, это может стоить им жизни. Для риска хватит и наших двух.
Пеллеас Антор ворвался, как пульсирующий вихрь, в офис Семика, где возраст хозяина чувствовался во всем. В неторопливой атмосфере спокойной комнаты свободные легкие рукава туники Антора, казалось, все еще трепещут от ветра.