В некоторые дни, когда нас немцы совсем нагоняли, мы шли, почти не отдыхая. Был такой день - я очень хорошо его помню - когда мы вышли в пять утра, а отдых был только на следующий день в семь утра. Мы шли сутки и прошли 70 километров.
Я себе задаю иногда вопрос, есть ли у человека порог боли или порог усталости. Наверное, нет. Наверное, всё-таки нет, если можно пройти 70 километров и через полчаса подняться по крику: "Подъем!", когда кажется, что пусть поставят перед тобой 15 пулеметов - все равно не встану. И всё-таки встаёшь и идешь дальше. В дороге, кстати, умирали немногие. Очень много людей погибло потом, когда уже не надо было идти, когда уже не надо было торопиться, когда нас погрузили в вагоны. Вот тогда на каждой остановке открывали вагоны и вытаскивали умерших. А в дороге, пока шли, почти никто не умер. Во всяком случае, из женщин, кажется, никто. В нашей колонне, первый слева в моем ряду, шел один мужчина, не помню его фамилии. Он был главным инженером крупного завода сельскохозяйственных машин. Мне очень трудно рассказать про него, это невозможно рассказать - это надо видеть. Он все время шел рядом. Он был одет в спецовку. Это был человек не крупный, не толстый и, видимо, не очень крепкий. Выбился он из сил очень быстро. На первых же переходах он уже не хотел есть. Это первый тяжелый признак, когда человек, прошедший 50 км, не хочет есть. По дороге мы все время разговаривали с ним - о литературе, о прочитанном. Меня поразило разнообразие его интересов, очень тонкое понимание литературных школ, очень тонкая оценка писателей в их нарочитом, что ли, отношении к советской власти, в их искренности. Когда я тащила за собой Соколовскую, он помогал мне, и мы втроем шли рука об руку. Я даже не могу вспомнить, как, почему он оторвался от меня. Я как-то не заметила этого, но следующее мгновение меня настолько потрясло... Это произошло после Александрии, за Красной Каменкой, на четвертом или пятом дне нашего пути. Шли проливные дожди, грунтовые дороги страшно размыло/было ужасно много грязи, и идти очень тяжело, а нас все гнали и гнали..."
Фронт. Август. Котел пол Рославлем. В плен немцами взято 38 тысяч советских солдат и офицеров, захвачено около 250 танков, около 250 орудий.
Тыл. Август. Воспоминания М. Штейнберг (продолжение).
"По гулу машины, которая шла где-то сзади, я поняла, что это большая машина. Я не могу решить, намеренно ли он бросился под машину или поскользнулся. Думаю, что бросился сам. Под машиной был какой-то крюк, и этот крюк зацепил его за оторванный хлястик на куртке. Его несколько раз перевернуло под машиной, и я видела сама, как колеса прошли по этому человеку, - сама видела. И самое поразительное - он остался жив! Машина проехала, не останавливаясь. Конвой ее не задерживал. Этап остановился только на такое время, которое потребовалось, чтобы подогнать подводу, ехавшую за колонной. Ведь колонна растянулась так, что те, кто шел в ее начале, не видели последних рядов. Когда подогнали подводу, подошли двое конвоиров: один взял моего попутчика за плечи, другой - за ноги, раз-раз - раскачали и бросили его на подводу. Я слышала стук головы о заднюю перекладину. Я не видела, остался ли он в сознании, но во всяком случае вечером он был еще жив. На следующий день, коща нам дали хлеб, я взяла кусок, зачерпнула в консервную банку воды, которую нам тоже дали, и подошла к подводе: он был еще жив. Он даже узнал меня. Я подняла его голову, напоила, попыталась всунуть кусочек хлеба - ему уже не хотелось есть.
Вечером его на подводе уже не было. Они не хоронили тех, кого сбрасывали по дороге. Крестьяне находили эти трупы и закапывали где-то.
Да, я могу повторить, что в нашем этапе в основном погибали мужчины. Помню еще одного из них, Седого. Он был до революции редактором газеты "Одесские новости". Когда его взяли, ему было уже далеко за семьдесят - он был глубокий старик. И меня поразило, с какой заботой относилась к нему молодежь. Его все время поддерживали под руки, вели по двое. Вели эстонцы, латыши... То ли это были сокамерники, то ли нет - мне трудно сказать, какое это было знакомство. Я не могла выйти из рядов, чтобы с ним познакомиться, но я знаю, что это Седой. Я его все время видела.
...Его добили, когда выбилась из сил молодежь, когда никто не мог тащить никого и ничего. ("Седой - литературный псевдоним редактора "Одесских новостей" Ильи Львовича Соколовского, бывшего в молодости близким другом Троцкого и родным братом его первой жены - Натальи Львовны. Мемуаристка либо не знала, либо запамятовала, что к моменту ареста И. Л. Соколовский был уже совсем слепым (поэтому, вероятно, его и поддерживали под руки), а упомянутая выше Б. И. Соколовская - жена "Седого" - была его спутницей во всех скитаниях, начавшихся во второй половине 1920-х годов ссылкой в Ташкент, и в описываемом этапе также шла вместе с ним. - Э. Б.).
Фронт. Август. Котел под Смоленском. В плену - 310 тысяч солдат и офицеров Красной армии, немцами взято в качестве трофеев около трех тысяч танков и около трех тысяч орудий.
Тыл. Август. Воспоминания М. Штейнберг (продолжение).
"А мы все шли. Конвой нас подбадривал: "Ну немножко, ну вот еще немножко. Вот дойдем до Днепропетровска и больше не будем идти пешком". Но в Днепропетровске не было никакого транспорта, чтобы нас грузить. Все эвакуировались, все было занято, все было переполнено.
И нам сказали, что надо пройти еще до Павлодара - это 140-150 км от Днепропетровска. И мы пошли. Немцы нас уже не догоняли. Да мы и не могли делать ни 70, ни 50 км в день. Мы и 30 не могли пройти. У меня такое впечатление, что эти последние 30 км мы шли неделю. И конвой чуть подобрел: бери сколько хочешь палок. Но палки съедали руки. У нас были страшные руки. Мы же бросили все свои вещи в начале пути, и ни у кого никакой тряпки не было, чтобы завязать эти кровоточащие раны".
Фронт. Август. Котел под Уманью. Немцами взято в плен 103 тысячи солдат и офицеров Красной армии, захвачено 317 танков и 858 орудий.
Воспоминания М. Штейнберг (продолжение).
"Как я шла... Как раненые собаки оставляют на снегу окровавленный след, так каждый шаг мой отпечатывался. На подошвах уже ни сантиметра кожи не было. Но мне казалось, что не очень больно - ощущение боли как-то притупилось.
...Нас подвели к вагонам - это были рудовозы. Это такие гигантские деревянные ящики для угля, а сбоку - узенькая лесенка. Но начинается эта лесенка на высоте человеческого роста, так как вагоны стоят на очень высоких рессорах.
Какая женщина могла так поднять ногу, чтобы взобраться на эту лестницу? Никто не мог. Не только я, но даже молодые женщины не могли. И тут конвой озверел. Стали вчетвером у двери вагона и толкали, били:
"Скорей, скорей!" Но когда мы ставили ногу на эту лестницу, то не было сил, чтобы поднять ногу на следующую ступеньку. И даже если нам удавалось подняться до самого верха лестницы, то уже не хватало сил, чтобы спрыгнуть внутрь вагона. Но что делать? Как-то спрыгивали. Прямо на рифленый пол рудовоза. Вагон наполнялся очень быстро. В первый момент мы не отдавали себе отчета в том, что в этом вагоне жутко тесно, что придется ехать в нем почти месяц, что в этих вагонах нет уборных, нет параши, что если начинаются женские функции (у многих они к тому времени еще сохранились), то негде помыться. И, что самое главное, на верху каждого вагона было устроено как бы седалище. Чуть ниже крыши было место, чтобы постелить доски. И вот на этих досках_ехали конвоиры - так что все свои отправления мы должны были делать у них на глазах. У нас еще не выработалась привычка не считаться с этим, еще убивало чувство стыда, еще мучились до предела, до конца терпели. Можно ли представить это? Большинство так ослабло, что не могло дожидаться ведра или параши - все делали под себя. И стояла ужасная вонь и грязь. Потом принесли ведра. Эти ведра должны были выносить через верх, а вагоны выше человеческого роста примерно на метр. Никто не мог поднять ведро на такую высоту, не на что было встать, поэтому становились на людей. Причем это не так, что вот человек встал, а другой встал ему на плечи. Уже никто не стоял - никто не мог стоять, поэтому просто ложились друг на друга. И когда кто-нибудь собирался вылить парашу, он кого-нибудь подтаскивал к тому, кто уже лежал, и клал этих двоих. Шаткая эта подставка из двух лежащих людей не всегда выдерживала, и поэтому ведро часто опрокидывалось не за стенку вагона, а внутрь, на нас".