Когда снежное облако осело, стада уже не было, а на снегу лежали пять козлов.
Махов, дрожа от радости и восторга, выскочил первым и побежал смотреть трофеи. Лицо его горело, а руки слегка дрожали.
Потапыч, оглядев трофеи, довольно сказал:
— Три козы и два рогача!
Махов, мысленно сознавая, что он уложил четверых, от волнения не мог говорить…
Пока Потапыч колдовал над козлами, он сходил за сумкой.
— Вот тут мне кое-что собрала жена на дорогу, давайте закусим и хватим по чарочке за удачу.
— Тут, на ветру-то знобко, — сказал Потапыч. — Айда, ребята, в машину…
Надышавшись свежим морозным воздухом, отрешившись на охоте от дел, забот и тревог, Махов ночью спал как убитый, но, разбуженный заводским гудком, поднялся бодрый, полный свежих сил.
На заводе он сразу заглянул к Васину, который распекал начальников отстающих цехов, и, не вмешиваясь, присел на диван в глубине кабинета. Двое начальников, на головы которых сыпалась брань, сидели у стола директора, опустив головы, а третий — начальник новой литейной Зинченко, недели три назад вернувшийся из карьера, сидел в сторонке.
Махов знал, что Зинченко обеспечил формовочной землей все три литейных цеха и за короткое время вывел свой цех в передовые.
«Неужели и Зинченко будет опять песочить?» — подумал Махов и, решив за него вступиться, стал вслушиваться.
— Вы думаете, подтянулись с планом, так теперь можно почивать на лаврах? Не выйдет! Что у вас происходит в цехах? А? Грязища — ноги не вытянешь. Завалы мусора, стружки, обрезков стали. Меня вчера парком носом тыкал в эту грязь. Позор! Смотрите у меня — спуску не будет!.. Вон сидит Зинченко. За нерадивость и халатность я принужден был его строго наказать. И Зинченко не только искупил свою вину, но и показал пример настоящего патриотизма. Его литейный цех занесен на доску Почета. Григорий Давыдович!
Зинченко встал.
— Я вас слушаю, товарищ директор.
Зинченко растерянно взглянул на Васина, на улыбавшегося в глубине кабинета Махова, на удивленных начальников цехов, сказал смущенно:
— Благодарю вас, товарищ директор!
— Это я вас должен благодарить, товарищ Зинченко. Вы заслужили эту награду. Идите, товарищи, в цеха! Идите и помните: каждый из вас может быть отмечен такой же, а может, и более высокой наградой. Завод должен блестеть, как стеклышко. От этого во многом будет зависеть успех нашей работы!..
Когда начальники ушли, Махов поднялся, поздоровался за руку:
— Я просмотрел и подписал чертежи новой коробки скоростей.
— Давай поручим изготовление ее опытному заводу.
— Правильно. Не надо мешать танковому производству. Присылай чертежи, подготовь приказ и определи жесткие сроки, как мы намечали.
— Хорошо, — сказал Махов и вышел из кабинета…
Васин, Махов, Колбин и еще человек пять из руководителей обедали в закрытой директорской столовой, что находилась там же, где и кабинеты, на втором этаже. К столу подавались коньяк и водка, но выпивали редко, когда приходилось принимать «гостей».
После встречи с Васиным, Махов проводил диспетчерское, потом ходил по цехам и обедать пришел с опозданием. За обеденным с голом никого не было. Махов разделся и, направляясь к столу, увидел Васина. Он сидел на оттоманке, в углу, по-турецки поджав ноги, запустив пальцы рук в густые волосы, и, казалось, плакал.
Махов никогда не видел его в таком состоянии.
— Что случилось, Александр Борисович? — спросил он, не на шутку испугавшись.
Васин взглянул дикими глазами:
— Ты запер дверь?
— Нет, а что?
— Запри!
Махов запер дверь и снова подошел, присел рядом:
— Неужели диверсия на заводе?
— Нет. Слушай внимательно… Те семь танков, что завершали программу декабря, так и не сделали в срок.
— Они и не могли быть сделаны, я предупреждал тебя.
— Ведь обещали же сборщики… И я поверил… включил их в рапорт. А рапорт из наркомата попал в правительство.
— Скверно! — вздохнул Махов. — Это же приписка… обман…
— Я же был уверен, что сделают… Военные подняли целую бучу. И вот — комиссия… Дело пахнет трибуналом… — и вдруг с рыданием в голосе он бросился к Махову, схватил его за руки.
— Тихонович, помоги, спаси! Только ты можешь.
— Я? Что я могу в таком деле?
Махов встал, прошелся по кабинету, в раздумье теребя подбородок.
— Сталину доложили?
— Не знаю…
— Очевидно, нет, иначе тебя бы уже увезли в Москву. Значит, Парышев не допустил… Он здесь?