Расстроили они меня.
Во-первых, дважды ночью обстреливали снизу с обратной стороны сопки позицию, которую отрыли деды на ее вершине. В ответ работал Санин "Утес" и, значит, кому-то из черпаков, утром приходилось поднимать на себе наверх тяжелые цинки с новыми патронами к нему. А кому охота нести на себе лишний пуд да еще и в гору?
Во-вторых, эти душманы меня чуть не взорвали за те две недели, что мы тут простояли на блоке.
Когда духи обстреляли ночью наших дедов на сопке во второй раз, то утром нести наверх цинки с патронами выпало мне: Елисей с Мартыном носили в прошлый раз, а Шкарупа кормил нас завтраком. Кроме патронов нужно было еще доставить литров пятнадцать воды на четверых человек. Под воду я запряг Арнольда, как самого здорового, а цинки кинул себе за спину в рюкзак. И вот мы с молодым воином, как два вьючных осла, груженые водой и патронами, поперли. Узкая тропка наверх сопки брала свое начало в сотне метров от нас, в ущелье между сопками, прокрадывалась между двух крутых склонов и вьющейся коброй заползала все выше и выше. Старший должен идти позади и я пустил Арнольда вперед по тропе. Пустил и пожалел об этом: неторопливый прибалт под своим грузом делал уверенные, но очень неторопливые шаги.
Солнышко уже взошло и палило. О мою спину терлись два цинка весом в чертову дюжину килограмм. Еще одиннадцать килограмм железа висели и звенели висюльками-сошками у меня на правом плече с пристегнутой к низу патронной коробкой и перевязанным тряпочкой дульным срезом. Впереди было километра три подъема по жаре и отнюдь не налегке, из-под панамы на виски и за воротник у меня уже текло ручьями, а этот тупорылый литовец не телепается, идет себе спокойнехонько, как по Вильнюсу.
Первый мой кулак — как сказал бы мой школьный учитель физики — на правом плече Арнольда "совершил работу в несколько килоджоулей":
— Прибавь ходу, душара.
Могучий Арнольд ответил тем, что от удара бессловесно колыхнул полями панамы, но скорость не увеличил. Такая невозмутимость и невосприимчивость к физическому воздействию со стороны младшего по званию и сроку службы показалась мне обидной. Другой мой кулак утроил килоджоули на другом плече Арнольда, но не похоже было, чтобы он понял чего я от него добиваюсь. Будто ему на плечо муха села а не сержантский кулак опустился.
— Шире шаг, тащ солдат.
"Товарищ солдат" продолжал свое движение в пространстве прямолинейно и равномерно, нимало не беспокоясь терзаниями своего старшего товарища.
А жара была нещадная… Да и весу у меня при себе — не стакан семечек…
Я снял с плеча пулемет и хотел прикладом несильно врезать Арнольду по чугунному затылку, но тот вдруг вообще остановился!
Честное слово! И так-то шагал уверенно и чинно, как советский народ к коммунизму, с той же самой черепашьей скоростью, а тут и вовсе встал и стоит.
— В чем дело, Арнольд?
"Может, у пацана тепловой удар? Жара-то и в самом деле сильная, а парень только первый год служит, еще не акклиматизировался".
— Арнольд, ты там живой?
Арнольд был живой и даже умел говорить:
— Анд-дрей, — в своей обычной манере, тягуче и с расстановкой изрек он, — тут как-кий-йето ус-сик-ки.
"Усики? Какие на хрен усики?"
— Какие на хрен усики, урод?! Я тут с тобой до вечера, что ли, по этим грёбаным сопкам бродить должен?! А ну, вперед!
Мой кулак со всей дури приплюснул панаму Арнольда и совершил работу об его голову. Импульса ногам это не придало — Шимкус не сдвинулся вперед ни на сантиметр.
— Анд-дрей, — он даже говорить скорее не стал, флегматик, — я же сказ-зал: там — ус-сик-ки.
Меня, заинтересовало, что же такого там увидел наш Арнольд и я отодвинул его с тропы:
— Сейчас посмотрим: какие там у тебя усики-трусики.
Я не сразу их увидел.
Три тонких волоска сталистой проволоки торчали посреди травы и были совершенно незаметны на фоне кустиков выжженной солнцем жухлой травы. По склонам сопок, вдоль тропы и даже местами и на ней жарились в полученном пекле пучки травы с узкими и жесткими как шило стебельками. Разглядеть на местности три тонких проволочки, которые сливаются с общим фоном — невозможно! Конечно, невозможно, если я, даже после того как Арнольд показал мне место, таращился и выискивал эти страшные усики, стараясь отличить их от травинок. Вдобавок — на ярком солнце.