Прямо как белый человек себя чувствуешь.
Вечером на фильме Рыжий подсел ко мне и сообщил новость, которая на несколько дней погрузила меня в раздумья и которую я не решился передавать дальше.
— У вас все целы! — спросил я его когда мы поручкались.
— Все, — осклабился Вовка, — Катю еще под Талуканом контузило, а остальные все в строю. А у вас?
— У нас двоих… Летеху и пацана.
— Жалко, — посочувствовал Рыжий.
— Кого жалко?! — возмутился я, — Тутвасина тебе жалко? Он был урод и шакал. Туда ему и дорога.
Мне и в самом деле не было жалко лейтенанта с садистскими наклонностями.
Рыжий таинственно осмотрелся, убедился, что все смотрят на экран и негромко сказал:
— Плащова убили.
— Еще один шакал, — прокомментировал я это событие
Нет, решительно не за что мне было любить ни Тутвасина, ни Плащова. Ни любить, ни хотя бы уважать.
— Тут говорят… — Рыжий понизил голос до совсем тихого, — его свои убили.
— Как это свои?! — я внимательней посмотрел на Вовкины конопушки, решая, не шути ли? Не похоже было чтобы он шутил такими вещами, — Четвертая рота не выдержала?
— Нет. Пацаны с разведроты. Зарядили в СВД китайский патрон чтоб все шито-крыто было и с двухсот метров саданули ему в башку. Он в полку несколько раз застраивал дедушек разведроты на глазах у духов. Пацаны ему не простили…
"Вот уж глупость", — подосадовал я такой глупой смерти, — "из-за расстегнутого крючка на хэбэ не твоего солдата получить пулю от своих же. Дались Плащову эти крючки и пуговицы? Ну, может, не поприветствовали его как по уставу положено, ну и что? Летех и старлеев никто, кроме молодых, в полку не приветствует. Я, например, в своей роте честь отдаю только Бобылькову, потому что он ротный. Даже Акимов — и тот перебьется. Из всех полковых офицеров его звания только Плащову понадобилось устав насаждать…".
— Может, они и правы, — сказал я Рыжему про разведчиков.
— Да уж, — согласился он со мной, — тут не Союз. Бывает всяко…
Я вспомнил совсем еще свежую историю, главными героями которой были как раз я и Плащов. Как раз недавно закончился карантин в котором командирам взводов сержантам Семину и Грицаю пятьдесят календарных дней отравлял жизнь заместитель начальника карантина старший лейтенант Плащов. Ну где это видано, что старослужащие солдаты в опустевшем полку ложатся на кровать с оглядкой?! Да, согласен — время неурочное, утро, день или вечер и никак не после отбоя. Но ведь весь полк на операции и в полку остался всего пяток офицеров и две сотни срочников! Полная и абсолютная свобода для солдат второго и третьего годов службы, тем более, что вверенные нашим заботам духи ни на минуту не оставались без сержантского пригляда. А тут лежи, читай и держи ухо востро, как бы Плащов в модуль не зашел.
Никакого кайфа.
И тут меня переводят из связи в пехоту и начались мои караулы — через два дня на третий "под ремень". Я только недавно пришел в роту, в которой почти никого не знал и мне нужно было зарабатывать авторитет любой ценой. А как можно заработать авторитет в воюющем подразделении, где таких ухарей как ты — полсотни человек. Вот Плащов-то и "добавил мне очков в личный зачет".
Дело было глухой ночью, когда пути старшего лейтенанта Плащова и сержанта Семина пересеклись на узкой тропинке. Они и не могли не пересечься — полк не Москва. Его за полчаса не торопясь по периметру обойти можно.
Сержант стоял "на собачке", то есть охранял калитку в караульный городок и слушал как Мартын, окруженный почитателями своего таланта, втирал доверчивым узбекам за свою привольную гражданскую жизнь.
Помощник дежурного по полку Плащов в это же время двигался навстречу своей судьбе, иначе говоря, шел проверять несение службы караулом, как то и положено было в соответствии с его обязанностями. Метрах в семидесяти от калитки, находящейся под охраной и обороной неприкосновенного часового, сиречь меня, старшего лейтенанта поразил первый удар грома при ясной погоде:
— Стой! Кто идет? — строго по Уставу окликнул я проверяющего.
Это была стандартная фраза. Часовой у калитки, который не произнес это заклинание, законно получал от помдежа кулаком по панаме за незнание своих обязанностей.