Старик прогудел в ответ что-то нечленораздельное. Алеша спросил несмело:
— Каких лошадей нет?
— Да, каких? — спохватился вдруг бригадир, быстро взглянув на старика.
Тамара Полякова, избегая Алешиных глаз, перечислила:
— Двоих Орлят, Рыжего, Соседки и Буланого…
Антонов круто повернулся к Алексею:
— Таких коней проспал!.. Ну, что стоишь?
Алексей хотел было сказать, что слышал ночью топот, но раздумал. Рванул повод и поскакал в степь.
2
Солнце спускалось к горизонту, когда измученный Алеша на уставшем Лыске возвращался к бригадному стану. Он изъездил больше полсотни километров и чего только не видел за этот долгий, так давно начавшийся день!
По всем дорогам, большаку и проселкам навстречу ему двигались на восток гурты скота, поднимая за собой облака пыли, которая медленно оседала на поникшую траву. Коровы, быки, овцы, лошади — все это мычало, блеяло, ржало. Вслед за скотом тянулись телеги, арбы, возки, брички, заполненные домашним скарбом и ребятишками. Над многими повозками возвышались будки, крытые фанерой, брезентом, клеенкой и даже дранкой. Всматриваясь в этот нескончаемый поток, Алексей скоро понял, что найти пропавших коней будет нелегко.
Антонов велел искать возле Березовки, но сколько ни расспрашивал Алеша встречных, никто его лошадей не видел. Да никому и дела не было до каких-то пропавших коней, когда за этими людьми катилась с запада страшная сила войны. И тут Алеша понял, что у похитителей тоже оставался лишь один путь — на восток. Он повернул своего Лыска назад.
Много раз, увидев чужой табун, ему казалось, что он узнает серых Орлят или пугливую Соседку. И каждый раз ошибался. Со вчерашнего дня у него во рту не было ни крошки, но есть не хотелось. Только после полудня, когда убедился, что в этом столпотворении ему не найти ничего, почувствовал усталость и голод. Все чаще всплывала робкая надежда: «А может?..» А может, пока он здесь скачет от одного гурта к другому, лошади давным-давно нашлись?
Наконец после долгих часов безуспешных поисков он направил Лыска назад, к своей бригаде.
Бригада — это двадцать человек, которые вот уже месяц перегоняют колхозный скот за Волгу. Мужчин в бригаде лишь двое: старик Павлов и бригадир Вениамин Антонов, которому тракторной рукоятью перебило руку и он имел отсрочку от военной службы. Еще, пожалуй, Алеша да Степка, единоутробный брат бригадира, могли бы считаться мужчинами: каждому вот-вот исполнится шестнадцать. Остальные — все женщины да ребятишки, мелкота. Они гнали гурт по пыльным дорогам, вслед за скотом ехали повозки. За день проходили километров двадцать, потом становились на ночлег. Гонщицы сдавали гурт ночным сторожам, скот пасся до полуночи, потом отдыхал. Алеша был ночным сторожем, приходилось не спать всю ночь, зато каждое утро Евдокия Сомова говорила ему:
— Ну, работничек, потрудился, теперь наш с Тамарой черед!
Алеша втайне гордился, что занят серьезным, нужным делом. А оказалось: вот оно, нужное дело — проспал лошадей!..
Он знал точно, что кони ушли с той стороны, где был Павлов. И ушли тогда, когда ему послышался топот. Но это не могло быть оправданием, да он и не хотел оправдываться. Алеша понимал, что пропажа не пройдет ему даром, но когда наконец увидел повозки бригады, то бесконечно обрадовался им: ему почему-то казалось, что бригада могла сняться с места, уехать без него.
Уже подъезжая к стану, он услышал топот коня. Оглянулся и увидел Степку. Губастое лицо приятеля, обычно добродушное, было пасмурным. Степка придержал коня, поехал рядом. Спросил на всякий случай:
— Нет?
— Нет.
Степка сдвинул густые черные брови, посоветовал:
— Ты, Леша, молчи, если Веньямин будет ругать. Не перечь ему.
Алеша кивнул. Что тут перечить? Перечь не перечь — вина все равно не станет меньше…
Когда они приблизились к повозкам, вышел бригадир. Подняв навстречу им смуглое в оспинах лицо, спросил:
— Ничего нет? Я так и знал: что с воза упало, то пропало!.. Расседлывайте лошадей.
Повернулся и исчез между повозками. Алеша был обрадован и вместе озадачен тем, что бригадир совсем не ругал его.
— Ну видишь, — возбужденно заговорил Степка, — я ж сказал: главное, молчи!
Алексей не ответил. Отпустив Лыска, взвалил седло на плечи и пошел к своей телеге, где его ожидала мать. По ее покрасневшим глазам он понял, что мать плакала, — это расстроило его еще больше. Бросил седло под повозку, сел у костра и молча уставился в огонь.