Ей все еще было неспокойно. До сих пор Донна читала только письменные отчеты. А в них опыты выглядели не такими ужасными. Присутствовать при этом и собственными глазами наблюдать, как унижают беспомощную жертву, было неизмеримо тяжелее. Мурашки побежали у нее по спине.
Энтони Нангала совершенно случайно стал поперек дороги Гольдману с его проектом. Собственно говоря, в Судане он должен был арестовать работорговцев. Однако в своих расследованиях натолкнулся на Вад-Хашаби, деревню, из которой уже несколько месяцев постоянно пропадали люди. Почти две недели тому назад он стал разнюхивать этот след — как нарочно, когда Матс Леклерк и его помощники вышли на охоту. Они заметили, что что-то неладно, и решили отложить акцию на несколько дней. А чтобы избежать других неожиданностей, четверо из них последовали за Нангалой в Нью-Йорк, схватили его и привезли сюда.
Под влиянием сыворотки правды Нангала рассказал все, что знал о проекте Гольдмана. Не слишком много. До момента похищения он полагал, что дело касается обычной банды торговцев людьми. Кроме того, он рассказал об ордене меча и розы. При этом проскочило также имя Донны. Когда Ассад проинформировал ее об этом, ей сразу стала ясна вся серьезность сложившейся ситуации: если какой-либо член ордена бесследно исчезал, остальные искали его столько времени, сколько было необходимо, чтобы узнать, что с ним случилось. Другими словами, рано или поздно орден натолкнулся бы на проект Гольдмана.
Был только один способ решить эту проблему — уничтожить орден. Тогда Донна попросила Ассада послать отряд вертолетов в Шотландию, чтобы сжечь дотла Лейли-Касл во время очередного полугодового заседания. В свою очередь она выразила готовность инвестировать в проект значительную часть капитала ордена, так как финансовое положение Ассада, вопреки сообщениям в печати, было не самым лучшим. Уже много лет сложная экономическая обстановка в мире доставляла ему немало хлопот. Поэтому он искал инвесторов, готовых вложить в дело свой капитал.
Мысль о погибших братьях и сестрах огорчила Донну. В то же время она знала, что у нее не оставалось выбора. Орден никогда бы не одобрил ее участия в проекте Гольдмана. Слишком много невинных людей должны были пострадать и умереть во имя науки. Но страдание и смерть других для Донны были единственным шансом на жизнь. Потому что, хотя ей был только пятьдесят один год, она чувствовала приближающийся конец. Ее родители умерли в пятьдесят четыре года от сердечной недостаточности. И так было из поколения в поколение в их семье. Это было записано в ее генах. Донна быстрыми шагами приближалась к смерти. Но чувствовала себя еще слишком молодой для смерти.
Вернувшись в свою комнату и забравшись в кровать, она стала твердить себе, что достижения в науке всегда идут рука об руку с жестокостью. И о том, что не только одна она, но и многие другие люди извлекут выгоду из проекта.
Тем не менее всю ночь она мучилась сомнениями.
Проснувшись на следующее утро, она почувствовала себя совершенно разбитой. Воспоминания об операции не давали ей успокоиться. Нужно было что-то сделать, чтобы избавиться от них.
Горячая ванна помогла ей немного расслабиться. За завтраком в столовой к ней присоединился ее старый друг Томас Бриггс.
— У тебя задумчивый вид, — заметил он.
— Я просто устала.
— Плохо спала?
— Да. Постоянно думала о вчерашнем.
— Жалеешь, что я затащил тебя в этот проект?
Она взглянула на Бриггса и вздохнула. За двадцать с лишним лет знакомства между ними возникли доверительные отношения. Донна знала почти все о Бриггсе, как и он о ней. Когда они встречались, то часто говорили о возрасте и смерти, хотя бы уже потому, что Бриггс был связан с этой темой профессионально. В одной из таких бесед примерно три года назад он спросил ее, готова ли она продать свою душу, чтобы продлить жизнь. Сначала ей показалось, что он только прикидывается серьезным. Но когда он намекнул, что дело касается участия в тайном исследовательском проекте, она поняла, что он в самом деле поставил ее перед труднейшим выбором в жизни. Целый месяц она допрашивала свою совесть — затем согласилась. Вскоре после этого ее включили в проект.
— Я ни о чем не жалею, — ответила Донна. — Я должна была сделать выбор — и сделала его. Про-сто в отличие от доктора Гольдмана и тебя я не часто сталкиваюсь с операциями. С непривычки это производит сильное впечатление.
— Понятно. Но я верю, что через двести лет ты про это забудешь.
В десять часов все встретились в конференц-зале, где царила приятная прохлада. Откуда-то доносилось гудение кондиционера.
Донна сидела рядом с Томасом Бриггсом по одну сторону стола переговоров, шейх Ассад, Сергей Люшкин и сенатор Блумфилд — по другую. Доктор Гольдман занял место во главе стола.
— Сегодня утром я хотел обсудить с вами программу на следующие дни, — начал он. — Наша вчерашняя экскурсия никак с ней не связана. Я уже упоминал: то, что вы видели вчера, может стать будущимнашего проекта и подарить нам вечную жизнь. Сейчас реальной целью являются только восемьсот лет.
— Мне этого хватит — во всяком случае, для начала, — нетерпеливо прокаркал сенатор Блумфилд. — Давайте рассказывайте уже. Как вы хотите вдохнуть жизнь в мои старые кости?
— Прежде чем ответить на этот вопрос, я хотел бы вам кое-что показать, — сказал Гольдман.
Он нажал несколько кнопок лежавшего перед ним на столе пульта дистанционного управления. Пластинчатые жалюзи затемнили окна, и старомодный диапроектор послал изображение на установленный на противоположном конце стола экран.
Картинка была разделена на две части и напоминала фотографию арестованного, сделанную в полицейском участке. Она изображала темнокожего старика, анфас и в профиль. На теле ничего, кроме набедренной повязки. Глубокие морщины избороздили лицо, череп лысый, спина сгорбленная. Донна предположила, что речь шла об одном из похищенных из Вад-Хашаби. Суданская деревня была так интересна для Гольдмана потому, что там жило необычно много стариков. Окруженная пустыней, Вад-Хашаби была словно остров. В деревне гены долгожительства в течение многих поколений передавались по наследству. Она была настоящим раем для исследователя, посвятившего себя гериатрии.
— Никто не знает, сколько этому мужчине лет, даже он сам, — сказал доктор Гольдман. — Мы считаем, что ему около девяноста. Теперь, сенатор, посмотрите сами, как работает наш метод лечения.
Он снова задействовал дистанционное управление. Диапроектор загрохотал, и на экране появилась другая фотография: несомненно, все тот же мужчина, но морщин у него по сравнению с первой фотографией значительно поубавилось. Кроме того, он теперь стоял выпрямившись, и на его некогда лысом черепе пробивались седые кудрявые волосы.
Теперь мужчина казался шестидесятилетним. Блумфилд был заметно поражен.
— Наша методика включает в себя два этапа, — сказал доктор Гольдман. — Здесь вы видите результат первого этапа — регенерации.Ее целью является повернуть вспять уже наступившие возрастные изменения. К сожалению, здесь есть свои ограничения. Юношу из вас нам уже не сделать. Но полагаю, результат говорит сам за себя.
— Разумеется, — согласился Блумфилд. — Что именно вы планируете сделать со мной, доктор?
— Против возрастных изменений вашего организма мы будем бороться различными способами, например целенаправленной витаминотерапией.
— Всю свою жизнь я ел фрукты. Это мне не помогло. Кроме того, хочу надеяться, что десять миллионов долларов я заплатил не за то, чтобы в меня заталкивали апельсины.
— Регенерационное действие витаминов в значительной степени недооценивают, — ответил Гольдман, не обращая внимания на саркастичный тон Блумфилда. — К примеру, один модифицированный нами препарат витамина Е действует весьма благотворно на восстановление организма. Но я соглашусь с вами: один только прием витаминов не оправдал бы таких затрат, как десять миллионов долларов. И конечно, не привел бы к такому результату. К витаминам добавляется прием некоторых гормонов, которые оказывают действие преимущественно на функции вашей вилочковой железы.