— До сих пор даже не знал, что владею такой железой. Чем она так хороша?
— Она регулирует защитные системы вашего организма. К сожалению, у взрослого человека со временем железа сморщивается. Наша гормонотерапия позволит ей снова увеличиться, вследствие чего сопротивляемость вашего организма возрастет. В конце концов, речь идет не только о том, чтобы протянуть несколько сотен лет, а о том, чтобы прожить их полноценно, активным физически и духовно. По этой же причине в первой фазе мы проводим также курс лечения свежими нативными [19]клетками. Совсем необычное и очень эффективное лечение. После этого курса вы будете не только выглядеть заметно моложе — как объект исследования на диапозитиве, — но и чувствовать себязначительно моложе. Ваши внутренние органы будут лучше функционировать, мышечная ткань восстановится, кости станут более прочными. Одновременно, точнее говоря, вскоре после введения нативных клеток лечение переходит на второй этап — замедления.В этой фазе стабилизируется ваше восстановленное физическое состояние, и процесс старения замедляется.
Он ненадолго прервался, прежде чем дать дальнейшие пояснения.
— Человеческая клетка может делиться примерно пятьдесят раз, затем она умирает. Этот феномен называют эффектом Хайфлика, по имени первооткрывателя. Так как ДНК при каждом делении немного укорачивается, рано или поздно наступает гибель клетки.
По выражению лица Блумфилда доктор понял, что нужны более подробные объяснения.
— Хромосомы человека на концах имеют нечто вроде колпачков. Они состоят из повторенной несколько раз определенной последовательности азотистых оснований, защищающих ДНК от разрушающего воздействия вредных веществ. Колпачок действует как защитный шлем. При каждом делении клетки он открывается и закрывается снова. Но у старых клеток эта последовательность оснований все больше и больше разрушается. Шлем становится хрупким. После пятидесятого деления клетки шлем поврежден так сильно, что ДНК становится уязвимой. Наследственная информация не может больше считываться. Клетка перестает делиться и погибает. Но мы можем заставить человеческие клетки исправно делиться примерно пятьсот раз — иначе говоря, стареть, но только крайне медленно.
Блумфилд кивнул. Его глаза горели. На лице отражался триумф мужчины, который намеревался поставить судьбу на колени.
— Так что же вы тянете! — воскликнул он. — Я едва могу дождаться, когда наконец все начнется.
49
Энтони Нангала, уставившись пустым взглядом в потолок, лежал в маленькой, пахнущей дезинфицирующими средствами комнате. Он едва мог двигаться. Запястья и голеностопные суставы были скованы кожаными манжетами, крепившимися стальными цепями к кровати. Физически он чувствовал себя хорошо. Правда, пальцы рук и ног казались ему немного онемевшими, но, вероятно, из-за того, что он не мог двигаться. Рана на голове тоже почти не доставляла хлопот. Легкое пульсирование в черепной коробке, больше он не чувствовал ничего. С точки зрения боксера-тяжеловеса — комариный укус.
Но с психическим состоянием все обстояло много хуже. Вчерашняя операция стала самым тяжким испытанием в его жизни. Беспомощность, страх и неизвестность — все это чуть не довело его до безумия. И еще ярость оттого, что Донна Гринвуд — одна из немногих людей, которым он доверял, — предала его. Вероятно, и другие члены общества были с нею заодно. Разочарование было глубоким.
Нангала услышал, как открылась дверь.
— Добрый день.
В комнату вошла бледная молодая женщина, которая вчера занималась им, после того как его привели из тюремной камеры. Сегодня ее кожа казалась еще прозрачнее. Нангала заметил, что она — намеренно или бессознательно — уклонялась от его взгляда. Тем не менее ее глаза излучали нечто, дававшее ему проблеск надежды, — теплоту. Единственный проблеск в этих катакомбах без окон.
— Как ваше самочувствие?
Это был не просто дежурный вопрос. Что-то в ее голосе заставляло поверить, что она искренне интересовалась его состоянием.
— Когда я вас увидел, сразу стало намного лучше.
Она застенчиво улыбнулась, но не стала поддерживать беседу. Вместо этого вынула из ящика цифровой термометр.
— Откройте рот, — потребовала она.
Нангала повиновался, и она сунула ему термометр под язык.
— Как фас совут? — спросил он, термометр явно мешал разговору.
— Рейхан. Рейхан Абдалла.
— Меня — Энхони.
Она рассмеялась, взглянув на него сияющими миндалевидными глазами.
— Энхони? Красивое имя.
Нангала попытался ее поправить, но она не позволила:
— Держите рот закрытым. Я знаю, как вас зовут.
Через несколько секунд термометр издал звуковой сигнал.
— Тридцать четыре и два, — констатировала женщина. — Похоже, что вчерашняя операция прошла удачно.
Она отпустила ножной тормоз на передвижной кровати Энтони Нангалы и стала толкать ее в освещенный холодным неоновым светом коридор.
Свернув за угол, она вкатила кровать в одну из дверей. Теперь они снова оказались в операционной. Нангала почувствовал, как его опять мгновенно захлестнула паника. Кошмарный сон продолжался!
Прежде чем он успел что-либо сказать, женщина покинула комнату. Инстинктивно Нангала хотел ринуться за ней, но оковы удержали его. Ярость и отчаяние охватили его. Приступами, сменяя друг друга, чувства накатывали на него и превращали ожидание в пытку.
Наконец он услышал в коридоре шаги, затем шорох у двери.
— Хорошо, что вы снова сюда… — сказал он с облегчением. Затем увидел, что это не Рейхан Абдалла, а доктор Гольдман.
— Вы рады моему обществу? — спросил ученый с самодовольной улыбкой на губах. — Великолепно. А то я опасался, что вы обиделись за мое вчерашнее поведение.
Ирония и насмешка подействовали на Энтони Нангалу как удар хлыстом. Если бы оковы не сдерживали его, он вскочил бы с кровати, чтобы вцепиться в глотку этому негодяю.
Гольдман взял стул и сел рядом с кроватью Энтони Нангалы. Затем придвинул стол-приставку, на котором уже были подготовлены несколько шприцев. Рядом лежали инструменты. Такой безупречный порядок заставил Энтони задрожать. В этой лаборатории ничто не предоставлялось случаю. Что бы Гольдман ни решил с ним сделать, он выполнит это.
Ученый продезинфицировал место на тыльной стороне кисти Нангалы и ввел канюлю, к которой подсоединил капельницу с прозрачной жидкостью. Затем сделал первый укол в плечо.
— Это всего лишь миорелаксант, — пояснил он. — Чтобы вы немного расслабились. Расслабленное тело лучше реагирует на терапию.
В самом деле, уже через несколько секунд Нангала почувствовал, как его мышцы утратили способность сокращаться. От этого его страх только возрос. Он был отдан на произвол Гольдману.
Продолжая терапию, ученый одновременно пояснял, что делал: уколы и раствор для внутривенного вливания содержали множество витаминов и гормонов. Позже, днем, Энтони Нангала получит инъекции нативных клеток.
— Другими словами, вы пройдете целиком первый этап моей терапии, — сказал Гольдман. — Так же, как и сенатор Блумфилд, которому я провел подобные манипуляции несколько минут назад. После вчерашней операции вы даже обгоняете его на шаг. Вы можете стать первым человеком, перешагнувшим возраст в тысячу лет.
Энтони Нангала теперь ничего не понимал.
— Зачем вы это делаете? — спросил он.
— Неужели так трудно догадаться? Конечно, чтобы исследовать вас.
— Исследовать?
— Мы будем регулярно контролировать состояние ваших органов, брать пробы, чтобы выяснить, как моя терапия действует в условиях пониженной температуры тела.
Брать пробы! Слово отозвалось в голове Нангалы приглушенным эхом. Он с трудом понимал то, что для Гольдмана звучало как нечто само собой разумеющееся.