Его собственный секретарь просунул голову в кабинет. “Товарищ Генеральный секретарь, прибыл комиссар иностранных дел”.
“Очень хорошо, Петр Максимович, пригласите его”, - ответил Молотов. Он взглянул на свои наручные часы, когда секретарь исчез. Ровно в десять. Поскольку никто не мог видеть, как он это делал, Молотов одобрительно кивнул. Некоторые люди понимали достоинство пунктуальности, какой бы нерусской она ни была.
Вошел Андрей Громыко. “Добрый день, Вячеслав Михайлович”, - сказал он, протягивая руку.
Молотов пожал ее. “И вам, Андрей Андреевич”, - сказал он и указал на стул через стол от своего собственного. “Садитесь”. Громыко сел без дальнейших светских разговоров. Молотов был хорошего мнения о комиссаре иностранных дел не в последнюю очередь потому, что его суровое лицо выдавало почти так же мало, как и лицо самого Молотова.
Громыко сразу перешел к делу, еще одна черта, которую одобрил Молотов: “Есть ли какие-либо изменения в нашей позиции, о которых я должен быть осведомлен до того, как мы встретимся с послом ящеров в Советском Союзе?”
“Я так не думаю, нет”, - ответил Молотов. “Мы по-прежнему решительно выступаем против их заселения колонистами Персии, Афганистана, Кашмира или любой другой земли вблизи наших границ”.
Одна из косматых бровей Громыко дернулась. “Какие-нибудь другие, Вячеслав Михайлович?” он спросил.
Молотов хмыкнул. Громыко поймал его на слове. “Вы, конечно, правы. У нас нет никаких возражений против их колонизации Польши, какой бы обширной она ни оказалась”.
Отказавшись от большинства своих европейских завоеваний, ящеры остались в Польше: ни Германия, ни СССР не желали видеть ее в руках другого, и ни один из них не желал видеть возрождение польского государства. С ящерами, управляющими этим районом, это был великолепный буфер между Советским Союзом и Западной Европой, в которой доминировали нацисты. Молотов был рад, что ящеры были там. Он боялся Великого германского рейха и всем сердцем надеялся, что Гиммлер также боялся СССР.
Громыко сказал: “Я напоминаю вам, товарищ Генеральный секретарь, что Ящеры последовательно утверждали, что мы не имеем права диктовать им, где они могут селиться на территории, которой они управляют”.
“Мы не диктуем. Мы не в том положении, чтобы диктовать, каким бы неудачным это ни было”, - сказал Молотов. “Мы доводим до их сведения наши взгляды. Мы в состоянии это сделать. Если они решат игнорировать нас, они покажут себя некультурными и дадут нам основания игнорировать их при соответствующих обстоятельствах ”.
“Они придерживаются мнения - твердого мнения - что мы игнорируем их взгляды, продолжая поставлять оружие прогрессивным силам в Китае и Афганистане”, - сказал Громыко.
“Я не могу представить, почему они продолжают придерживаться такого мнения”, - сказал Молотов. “Мы неоднократно отрицали какую-либо подобную причастность”.
У Громыко действительно было впечатляющее каменное лицо, поскольку он не смог выдавить улыбку при этом. То же самое сделал и Молотов. Здесь, как это часто бывает, отрицание и правда имели мало отношения друг к другу. Но ящеры так и не смогли полностью доказать, что советские опровержения были ложными, и поэтому опровержения продолжались.
“Мысль”, - сказал Громыко, поднимая указательный палец.
“Продолжайте”. Молотов кивнул. При этом его шея слегка скрипнула. Ему было за семьдесят, его лицо было более морщинистым, чем когда Ящеры впервые пришли на Землю, волосы поредели и почти полностью поседели. Старение имело для него относительно небольшое значение; он никогда не был человеком, который полагался на создание подавляющего физического впечатления.
Громыко сказал: “Если ящерицы предложат не селиться вдоль нашей южной границы, если мы действительно прекратим поставки оружия, которые их раздражают, как мы должны отреагировать?”
“Ах. Это интересно, Андрей Андреевич”, - сказал Молотов. “Как вы думаете, у них хватило бы воображения предложить такую сделку?” Прежде чем Громыко смог ответить, Молотов продолжил: “Если они этого не сделают, должны ли мы предложить им это?” Теперь он действительно неприятно улыбнулся. “Как бы взвыл Мао!”