Он открыл дверь и шагнул в вестибюль больничного корпуса. Он шагал мимо фикусов и пальм, стараясь не видеть больных, которые словно осуждали его за красное с холода лицо, легкую походку и непонимание чужой боли.
Дверь палаты была стеклянной. Он постучался, вошел, стал искать глазами Юру. И вдруг один из больных, тощий и желтый, заулыбался.
— Не узнал?
Это был Юра. Вернее, то, что осталось от него. Он долго скалился, но его глаза были бессмысленны, как пуговицы.
— Ну вот еще! — обиделся Росанов. — Что значит не узнал? Ну ты, Юра, даешь!
Он укоризненно покрутил головой.
Потом взглянул на Юрины истонченные, ставшие безволосыми запястья и смутился.
— Кого видел? — спросил Юра.
— Ирженина. Он сейчас процветает. Бороздит просторы пятого океана. Сжимает в мозолистых руках штурвал. Чего тебе принести? Может, приемник?
— Ничего не надо. Как Нина? Чем сейчас занимается?
— А-а, позирует.
— Возьмешь мой винчестер.
— Как так «возьмешь»?
— Тебе перешлют.
— Кончай глупые шутки. Он тебе самому пригодится.
Юра ухмыльнулся:
— Вряд ли.
— Не болтай глупостей. Есть такая современная русская пословица: «Длинный язык — находка для шпиона».
И вдруг Юру прошиб пот от боли, он глотнул воздуха и овладел мускулами своего лица — Росанов почувствовал восхищение перед стойкостью друга. И подумал, что их пустой разговор ничего не значит по сравнению с болезнью.
Юра о чем-то задумался. Вряд ли о прошлой жизни.
— Хочу придумать способ не бояться смерти, — сказал он, силясь улыбаться иронически, — больной с соседней койки глянул на него с ненавистью, — я тут насмотрелся. Очень неохотно переселяются туда, где нет страданий…
Он ухмыльнулся и стал чем-то похож на прежнего Юру — несгибаемого железного человека, «идеолога».
— Хорошо бы, — кивнул Росанов, — у тебя есть бумага и ручка? Я принесу. Запишешь?
— Да, да, принеси, — сказал Юра, давая другу возможность хоть что-нибудь сделать для него, — одним словом, надо забыть себя, свое тело.
Он смутился убогости своего объяснения.
«А махну-ка я к Нинке, — подумал Росанов, выходя из больницы, — она как раз живет на этой же трамвайной ветке», — пояснил он себе, как будто это могло иметь какое-то значение.
Соскочив с трамвая, он пошел к Нине, беспечно насвистывая некую сборную цитату из современных, довольно бессмысленных песен, вколачиваемых в нас с утра до вечера.
Дверь раскрылась тотчас, будто Нина ждала его.
Он нахмурился, застыв, как при игре в «Замри».
— Что уставился, как на новые ворота? Заходи, — сказала Нина с грубоватостью стюардессы, которая не в рейсе.
— А-а, да, да, — пришел он в себя.
Шагнул в прихожую — Нина улыбнулась, подталкивая его к двери своей комнаты, а сама двинулась на кухню. Он уставился на ее полные ноги — она обернулась, — он отвел взгляд и подмигнул ей — она показала ему язык.
«Она и понятия не имеет, что я вспомнил, как вломился не в тот кабинет и увидел женщину, похожую на Люцию Львовну. И чтоб не думать о ней, поехал сюда. Впрочем, и она, поди, думает обо мне такое, чего я и вообразить не сумею».
Он подошел к окну. Потом выключил свет и увидел звезды над пущенной у самого горизонта ярко-синей полосой. Далеко внизу проносились поезда, стекла дрожали. Он вспомнил, что днем никогда не слышал поездов и не замечал этого стрекозиного жужжания стекол. Вдали беззвучно прошел самолет, возникая в темноте от вспышек красных «мигалок» и тут же исчезая.
«И все-таки Нинка — авиационная дама, хотя ничего в авиации путем и не смыслит, — подумал он, глядя на возникающий каждый раз в новом месте самолет. — А вдруг он упадет? Пламя, скольжение на крыло… Что за чепуха лезет в голову! С чего бы ему падать? Техника сейчас надежная».
Самолет скрылся и уже печатал свой пунктир за стенкой.
— Ты зачем выключил свет? — спросила Нина, входя в комнату и осторожно размещая на столе тарелки.
— Гляжу в окно.
— И что увидел?
Она подошла к нему и тоже стала глядеть, раздумывая, что могло привлечь его внимание. Он услышал ее дыхание. Она, улыбаясь, медленно повернула к нему свое лицо. Он медленно протянул руку и обнял ее. Она сейчас походила на ту недоступную стройную стюардеску с приподнятым подбородком, опущенным взглядом и твердыми ударами каблучков в асфальт, какой была несколько лет назад (он видел ее еще студентом — на практике).
Всю ночь мимо шли поезда.
Утром он сидел, опершись локтями о подоконник, и курил. Нина бессмысленно ходила по комнате и что-то искала.