Ему приснилось, что он разучился плавать. Он тонет. Его глаза подались наружу от страха и недоумения. Вот он находит ногой край ямы, куда оступился, но его толкает волной — нет, не волна, морщина на розовой (почему розовой?) поверхности, — и он, потеряв опору, идет ко дну. А рядом по щиколотки в воде стоит толстая, с набрякшим наклоненным лицом женщина и гоняет по воде вправо-влево фиолетовую тряпку. Он видит толстые незагорелые ноги и громадные грустные глаза. Как она грустит! Он хочет крикнуть, чтобы женщина протянула ему конец тряпки, но она не видит его. Она возвышается над ним как гора.
И тут он проснулся.
Отец его, Иван Максимович, тяжело и неровно дышал, потом заворочался, зачавкал, повернулся на спину и захрапел. Росанов протянул руку к будильнику — рано еще — и стал думать о баловне судьбы — Ирженине. Красивый, сто восемьдесят сантиметров, восемьдесят килограммов, не курит, не пьет, занимается в какой-то платной школе рукопашного боя у обрусевшего японца, который дрессирует своих учеников и преподносит дзен-буддизм для спокойствия души, возится с мальчишками — организовал детский клуб. Впрочем, Росанов и сам занимался дзюдо, но не придавал этому значения.
«Но ведь Люция Львовна — умная и грамотная женщина. Она читает Данте и Верлена. Ведь она добрая женщина. Честное слово, добрая. Неплохая она баба, хоть и одинокая. Рябоватая она и непрестижная она дама. И к тому же дура. И ее даже иногда делается жалко — такая она дура. Да ведь и я не распоследний на земле человек. Неплохой ведь я человек, хотя и девственник. И хуже меня отдельные товарищи попадаются».
«Ну так что же я хотел этим сказать? — Он наморщил лоб. — А-а, просто нам было противопоказано встречаться с ней. Мы оказались в какой-то запретной зоне. Мы забрались в чужие территориальные воды. И вот вода меняет свои свойства. И я тону. А может, и она тонет. Впрочем, вряд ли. Я барахтаюсь у ее ног. А почему она так грустит, чертовка? И почему это у нее такое незагорелое, словно обсыпанное тальком, тело?»
— Чур меня! Чур! — прошептал он, отбрасывая одеяло. Пол был холодный, и вдруг Росанов закашлялся. Он стоял перед окном и закатывался.
Иван Максимович открыл глаза и спросил:
— Ты простудился?
Росанов поднял палец и сказал:
— Тише!
Иван Максимович тоже прислушался: его лицо спросонья было глуповатым. Он вопросительно поглядел на сына.
— Что такое?
— Все в порядке.
— Что?
Девочка за стенкой спала.
Когда он пошел умываться, то столкнулся с соседкой. Та сказала, что примерно в два пополуночи Ирице стало гораздо лучше, она заснула.
Из дому он вышел раньше обычного. Счастливчик Ирженин как-то изрек: «Нет ничего смешнее спешащего человека». И сейчас Росанов нарочно делал крюк, противопоставляя разумности следования кратчайшим расстоянием к автобусу свой каприз — идти окольно, медленно. Ночные образы на свету совсем расплавились — в таком ясном небе что угодно расплавится.
«Мало ли что бывает в нашей жизни, — подумал он не без некоторого удальства, — в конце концов, жизнь коротка… Ну да, коротка, а искусство, значит, вечно».
И тут он увидел Машу. Она улыбалась. В ней, по-видимому, был неиссякаемый запас радости, который не давал улыбке погаснуть.
— Здорово! — сказал Росанов. — Давай-ка твой мешок.
— Он нетяжелый.
— Тогда тем более, — заулыбался он, — обычно возвращаются осенью, а ты весной. Как это?
— План и прочее, — нехотя проговорила она, — доделки.
— Чего такси не взяла?
— Денег не хватило. У меня оставалось только на машину, а я соскучилась по Москве, каталась и не подрассчитала.
Он взял рюкзак.
— А ничего, тяжелый, — похвалил он.
— Ты моих писем, конечно, не получал, — сказала она, давая ему возможность благополучно соврать.
— Получал.
— Там, в поле, писем ждешь не так, как здесь… Приходит вертолет, ты бежишь, ждешь, когда выкрикнут твою фамилию… Ладно.
— Обидно, понимаешь, читать про всякие там закаты… Ну, всякое «Сырая тяжесть сапога, роса на карабине, кругом тайга, одна тайга, и ты посередине». Я вообще-то не люблю, когда мне рассказывают про какое-то путешествие в Боливию или Францию, сопровождаемую иллюстрациями и фотографическими доказательствами. Не люблю, когда про Лондон, Париж и Рио-де-Жанейро…