Я провёл пальцами по богато украшенной рукоятке и слегка изогнутому лезвию.
— Это драгоценные камни?
— Цветные камни, да, — сказала Зокора.
— Рубины и изумруды, — отметил Янош. — И символ на рукоятке, такой же, как на цепочке младенца.
— Её отец или, возможно, дедушка, — предположила Зиглинда.
— Есть ли способ всё-таки ещё догнать караван?
Я покачал головой.
— Нет. Они двигаются не в нашем направлении, и они на конях. Если мы не сможем догнать их, то останемся без воды. Да ещё пешком… Я решил не ехать за ними.
— Но одна из молодых женщин должно быть мать, — заметила Зиглинда.
Я подошёл к Лиандре и легонько погладил личико Фараизы. Её кожа была тёплой и бархатистой. Она пахала так, как только пахнут младенцы, новая жизнь, посреди всех этих мертвецов. В этот момент я поклялся сам себе, что Фараиза будет жить.
— Я знаю, — сказал я. Подняв голову, я посмотрел слепыми глазами в их сторону. — Думаю, каждый из нас хочет привлечь злодеев к ответственности. Но у нас нет выбора. Здесь мы чужие, и можем лишь попытаться добраться до Газалабада. И как можно быстрее, чтобы Фараиза выжила.
— Благодаря милости богов у нас всё получится, — сказал Врош. В тоне его голоса звучала горечь, а поза говорила, что ему очень хочется поспорить с моим решением. Но без лошадей это было бессмысленно. — Борон, — сказал тихо Варош. — Твой слуга свидетельствует о преступлении и выдвигает обвинения.
Я ничего не сказал, но у меня по спине пробежала дрожь.
Я не знал, есть ли в Бессарине храм Борона, но, если всё-таки есть, не хотелось бы мне оказаться на месте этих преступников.
Мы уже возвращались назад, когда мне кое-что пришло в голову.
— Скажите, Зокора, вы хорошо разглядели лица людей из каравана?
— Хорошо.
— Вы можете их описать?
— Да. Предводитель был высоким и худым, густые брови, обветренная кожа, короткая седая борода и…
— Стойте. Я спрашиваю, потому что в городах часто можно встретить художников, которые рисуют рисунки за несколько медяков. Я только хотел узнать, сможете ли вы достаточно хорошо описать их для такого рисунка. Вы не забудете эти лица?
— Хавальд. Мне шестьсот семьдесят лет, и я могу описать тебе, как выглядел первый человек, которого я увидела.
— Это успокаивает.
— Я бы не была так уверенна. На нём была одета грязная шкура, волосы спутаны, он ходил ссутулившись, размахивал каменной дубинкой и ковырял грязными пальцами в носу, а потом съедал то, что выковыривал. Наверняка, один из твоих предков. Между вами есть сходство в области глаз.
— Спасибо, Зокора, — величественно промолвил я.
— Всегда пожалуйста, — сказала она, и я был уверен, что услышал в её голосе улыбку.
Несколько часов спустя Фараиза проснулась и сделала то, что дети могут лучше всего. Она начала кричать. Все попытки успокоить её потерпели неудачу. Зиглинда сказала, что умеет ладить с детьми — у неё была сестра гораздо младше неё — и она старалась изо всех сил.
Завязанная в узел тряпочка, смоченная водой, принесла самый лучший результат. Ребёнок посасывал её и перестал кричать, а только ещё тихо, душераздирающе и безустанно плакал.
Когда мы вечером сделали привал, я оказался на значительном расстояние от лагеря с курительной трубкой в руке и просил богов дать мне терпения. Я услышал позади шаги, между тем я хорошо мог различать звуки: это были Янош и Варош.
— Это ужасно раздражает, — сказал Янош.
— Замолчала бы хоть один раз, — вздохнул Варош. — Только на одно короткое мгновение, чтобы можно было спокойно вздохнуть три раза! Она совсем измаялась, плачет и плачет, и плачет. Откуда она берёт силы?
— Думаю, дети такие.
— Я знаю, у меня у самого есть младшие братья и сёстры, — Варош плюхнулся рядом со мной на песок.
— Я только знаю, что её мать сделает всё возможное, чтобы вернуться к ней. Этот плачь… Ребёнок привык, что о нём заботятся, — заметил тихо Янош. — Можешь себе представить, чтобы усыпить собственного ребёнка и зарыть в песок?
— Нет. Должно быть она была в отчаяние, — сказал я.
Уже только мысль об этом заставила меня содрогнуться.
— Может она думала, что ребёнку лучше умереть, чем оказаться в плену? — было не похоже, чтобы Варош действительно в это верил.
— И кладёт в его могилу янтарь? Нет. Это была взятка для тех, кто найдёт ребёнка. Могу поклясться, что с тех пор, как её похитили, она беспрерывно молится за ребёнка. У меня поперёк горла стоит то, что мы ничего не можем предпринять, — Янош говорил тихо, но в его голосе слышался вопрос.
— Я не мог принять другого решения, — объяснил я, потягивая трубку.
Ощупав лицо Фараизы, я попытался представить как она выглядит, но не смог. В памяти осталось только ощущение бархатистой кожи.
— Её молитвы были услышаны. Это доказательство того, что боги влияют на события. Подумайте, каким ничтожным был шанс, что мы найдём её, — заметил тихо Варош.
— Часто говорят, что боги стоят рядом и ничего не делают, когда человек находится в беде, — продолжил я. — Но иногда я думаю, что мы просто не видим, что они для нас делают. Что им приходится думать о благополучие многих, когда они допускают бедствие одного.
— Что ж, сейчас они допустили, чтобы в беду попало много людей, — сказал Янош.
— Я никогда не видел армию Талака, но мысленно представляю её себе как бесконечного, чёрного червя, который растаптывает наши королевства в пыль своими тысячью ногами. А иногда мне снится, что наши мертвецы поднимаются из пыли и начинают шагать в ногу с этими армиями.
— В ваших снах, к сожалению, есть доля правды, — промолвил я тихо. — Лиандра сообщила мне, что через стену Келара перебросили мёртвых, а тёмная магия затем оживила их.
— Некромантия, — ужаснулся Варош. — Нет более запрещённой науки, чем эта. Ни одной, которая бы так противоречила воле богов! Как посмел кто-то так открыто восстать против богов?
— Два варианта, — ответил я. — Либо он не верит в богов, либо считает себя сильнее них. Нет, три. Он думает, что сам бог. До меня дошли слухи, что люди в Талаке должны ему поклоняться.
Вдалеке я услышал крик Фараизы.
— Судьба королевств — это то, на что мы почти не можем повлиять, — сказал Янош. — Даже если сейчас пытаемся. Но в наших силах изменить судьбу ребёнка к лучшему. Что вы собираетесь делать с Фараизей?
Я задумчиво затянулся трубкой.
— Я ещё не знаю. Всё зависит от того, что мы найдём в Газалабаде. У нас есть её родовой символ. Может в городе знают её семью, и мы найдём родственников. А может отдадим в храм? У нас есть золото, а вместе с приданым из янтаря будет достаточно для воспитания в храме.
— Оставить её у себя мы не можем, — сказал Варош. — Хотя мне кажется, что Зокора очень хотелось бы. Она положила в корзину ребёнка кинжал её отца.
Я рассмеялся.
— Я не удивлён.
Некоторое время мы так сидели, прислушиваясь к ветру, который заставлял шуршать дюны и к далёкому плачу младенца.
В кокой-то момент мы встали и вернулись в лагерь.
В эту ночь плачь Фараизы не давал мне спать; когда она наконец замолчала, я подумал, спит ли она или замолчала по другой причине. Но мне не пришлось размышлять об этом долго, потому что я сам провалился в сон, и был за это благодарен.
17. Гостеприимный дом
Эту ночь мы провели на открытом воздухе, без укрытия, не считая навеса из брезента. Утро поприветствовало меня потрескиванием песка, ударяющегося о мой брезент. Песок я обнаружил также во рту, ушах и носу, так как за ночь поднялся ветер.
— Солнце истекает кровью, — сообщила мне Поппет. — Я вижу тёмную, коричнево-красную полосу на небе, такое ощущение, будто пальцы тянуться в нашем направлении.
— Надвигается буря, — сказала Лиандра, стоящая рядом.
В данный момент нести Фараизу была очередь Зиглинды.
— Буря? Дождь будет как раз кстати, — заметил Янош. — Он, наконец, избавит меня от этого проклятого песка. Просто невероятно, куда он только не попадает.