Двери лифта разъехались, открывая стены и пол из серебристого штампованного металла. Зажмурившись, Мэтью спустился на первый этаж, вышел из лифта в огромный стеклянный вестибюль, затем на обширную площадь перед зданием, где предусмотренные архитектором бутафорские деревья в бетонных кадках нехотя покачивались под ветром с реки. Мэтью застегнул пиджак, чтобы парусящий галстук не бил его по лицу, и сделал рывок в сторону кофейни в дальнем углу площади. Большой латте — девчачий напиток и вместе с тем бесхитростное утешение, которое порой приходится как нельзя кстати — и получасовая игра с цифрами в уме наверняка приведут его в норму, вернут туда, где тревога превратится в мимолетное недоумение.
Свою высокую белую кружку он унес на столик у окна. Реку заслоняли здания, зато над ними виднелся огромный и чистый кусок неба, суматошного весеннего неба со спешащими облаками и четкими белыми следами самолетов. Мэтью недолюбливал погоду как таковую, всегда воспринимал ее непредсказуемость как смутную угрозу, но с удовольствием наблюдал за ней из-за надежного стекла, словно изучал динамичное полотно — пожалуй, Тернера или Гойи, — вставленное в раму. Однажды вначале, когда они с Рут исследовали друг друга как зачарованные, Мэтью признался: ему нравится думать, что где-то в мире есть бурлящий хаос со всей его неуправляемой силой, но вряд ли он сумеет справиться с этим хаосом, если тот окажется слишком близко.
— О, понимаю! — с блеском в глазах отозвалась она. — Если уж мир не может быть управляемым, пожалуйста, дайте нам хотя бы шанс распоряжаться своим мирком во веки веков, аминь!
После беспечности Эди организованность Рут приводила Мэтью в изумление: вся ее косметика хранилась в пластмассовых коробочках, футболки были сложены стопками по три штуки, документы хранились в прозрачных пластиковых папках, безукоризненно опрятных и дешевых. Никаких объедков в холодильнике, разбросанных по дивану газет, куч поношенной обуви в недрах шкафа. Когда они познакомились, Рут работала бизнес-консультантом, а сейчас, в свои тридцать два года, — младшим рекрутером в фирме, специализирующейся на поиске финансовых директоров. К моменту встречи она зарабатывала на треть больше его, а теперь ее доходы чуть ли не вдвое превышали зарплату Мэтью. Заботясь о самолюбии Мэтью — оба без лишних слов понимали, насколько щекотлив этот вопрос, — они делили все финансовые обязательства поровну: оплату жилья, счетов, развлечений, поездок. Гибкость этому равенству придавало понимание, что если Рут вкладывает в общую жизнь больше денег (кашемировый свитер для Мэтью, билеты на «Евростар», чтобы побывать на выставке в Париже), Мэтью без лишних просьб должен компенсировать их делами (ухаживать за цветами на окнах, приносить Рут завтрак в постель). Эту систему, безупречно работавшую два с половиной года, родители Мэтью наверняка сочли бы не только идиотской, но и чрезмерно, почти бесчеловечно жестокой.
В сущности, выяснить мнение родителей по большинству вопросов Мэтью никогда не стремился. Он питал к ним условную любовь, до нюансов которой предпочитал не докапываться, и хотя находил их образ жизни безнадежно устаревшим, считал, что он присущ им в той же мере, как свойства их личности. Когда Мэтью видел Руг — такое случалось крайне редко — за кухонным столом в доме его родителей, продуманно одетой по случаю выходных и резко контрастирующей с окружающим ее хаосом, то с любовью вспоминал полученное образование и переполнялся гордостью за свою нынешнюю жизнь. Конечно, помогало и то, что Эди и Рут поладили: каждая оправдала ожидания другой.
— Вредный котище, — говорила Эди, отдирая Арси от черного кашемира Рут.
— Источник блаженства, — возражала Рут, утопая в глубоком потертом кресле в гостиной, перед столом, заставленным едой, которую ей и в голову не пришло бы купить самой. — Мгновенно снимает стресс.
Периодически Мэтью призывал родителей отремонтировать дом, переписать завещания, задуматься о будущем. Убедив отца сменить специализацию агентства, он, ободренный успехом, надеялся подтолкнуть мать к поискам постоянной работы, чтобы она наконец-то перестала нянчиться с Беном — впрочем, против брата он ничего не имел. Мэтью уже мысленно хвалил себя за успешный — точнее, прошедший без эксцессов — разговор с матерью о том, какой будет ее жизнь «после Бена», когда Бен ошеломил всех сразу, объявив, что переселяется к незнакомой его родным девушке и ее матери в Уолтемстоу. Услышав об этом от Мэтью, Рут отозвалась: «Боже. Уолтемстоу — это где?»