Я пожимаю плечами и не понимаю, больно мне или нет. Вроде что-то ноет, как старые шрамы на непогоду, но не тянет даже на тень былых страданий.
– Ты где вообще живешь? В хрустальном замке?
– Как сам видишь, нет.
– Так какого черта выделываешься, как вошь на гребешке? Можно подумать, ты ни разу не мухлевала с результатами!
– Ни разу.
– Да ладно! – Он смеется, раздельно выговаривая каждое «ха», будто выбивает азбуку Морзе, – никогда в это не поверю.
– Дело твое.
– Ты вообще понимаешь, какие это люди и что они с нами сделают, если мы не пойдем им навстречу?
Я смеюсь:
– Да? И как, интересно, они собираются сделать мою жизнь еще хуже, чем сейчас? Лично мне такой способ неведом.
– Будешь дальше выделываться, так немедленно узнаешь.
– Слушай, дорогой, – говорю я, – ты так хорошо по мне проехался, что уверяю тебя – даже если меня расстреляют, будет только лучше.
Мануйлов морщится:
– Знаешь что, Иннуля, не надо песен! Мы оба знаем, кто из нас виноват.
Пожимаю плечами. Видимо, имеюсь в виду я, что ж, ничего нового. Одинокие люди всегда сами во всем виноваты. Мой гость шарит по карманам и, не спросясь, закуривает. Я молча смотрю, как он привычным, машинальным жестом подвигает к себе хрустальную пепельницу. Да, она стоит там же, где и шесть лет назад, я не выкинула ее и не разбила, хотя сама не курю. Он закидывает ногу на ногу, стул под ним тоскливо скрипит. Потяжелел седок, заматерел…
– Сейчас не время сводить старые счеты, – бросает Мануйлов между затяжками, – и от твоего ослиного упрямства пострадаешь, кстати, прежде всего ты.
– Спасибо за заботу, но не волнуйся обо мне. Я привыкла к неприятностям.
– Значит, нет?
– Нет.
Мануйлов с силой тушит сигарету в моей пепельнице и встает. Глаза белеют, лицо искажается. Он гневлив, я помню.
Он подходит близко, как для поцелуя, и смотрит сверху вниз.
– Значит, так! Завтра ты пойдешь на работу и напишешь то, что тебе говорят, – шипит он.
Я смотрю, как в уголках его рта мелко пузырится слюна, и думаю, что нужно обещать все что угодно лишь бы только он ушел, но какой-то черт толкает меня под руку, и я говорю, что фальсифицировать заключение не стану.
– Да что ты о себе возомнила, корова! – орет Мануйлов. – Ты никто и звать тебя никак. Завтра передадим другому эксперту, а тебя пинком под зад.
Я делаю вид, что смеюсь:
– Простите, а у нас разве вернули крепостное право?
– Для таких как ты и не отменяли его, уж не сомневайся. Три опоздания, и полетишь по статье, а мы еще тебя дерьмецом польем так, что никуда в приличное место на работу не возьмут.
Мануйлов успокаивается, снова опускается на стул и закуривает новую сигарету.
– Вывела меня, дура!
– Тебя сюда никто не звал.
Обида легонько колет мелкими иголочками, как бывает, когда восстанавливается кровоток в замерзших руках или ногах, но я знаю, что поддаваться ей нельзя. Не дай бог выйти из равновесия, встретиться лицом к лицу с собой и понять, как чудовищно ты изуродовала своими собственными руками свою собственную единственную и неповторимую жизнь. Если осознать, что с тобой на самом деле происходит, то рухнешь в бездну, на дне которой или самоубийство, или беспросветный алкоголизм, что по большому счету тот же суицид, только растянутый во времени.
Нет, если думать, вспоминать и сердиться, то пропадешь. Только апатия и чай с тортиком, ибо единственное спасение – это анабиоз.
– Господи, какое счастье, что я на тебе не женился, – вздыхает Мануйлов, – а ведь хотел.
– Не ври!
– Хотел, но, слава богу, вовремя понял, что с тобой что-то не так.
– И что же? – спрашиваю, хотя ясно, что не надо.
Мануйлов смеется:
– Да ты в зеркало на себя посмотри! Раскисшая баба! Ну что ты лезешь со свиным рылом, что строишь из себя, я же помню, что ты дерьмо готова была жрать с лопаты ради лишнего рубля, а тут вдруг принципиальность взялась не пойми откуда.
Нет, нельзя его слушать, он специально так говорит, от злости.
Тем временем Мануйлов достает из внутреннего кармана пиджака бумажник и вынимает оттуда розовую купюру:
– Хочешь?
– Убери.
– Ты же за копейку удавишься!
– Ничего подобного.
– Неужели? А что ж магнитофон мне не отдала? Кстати, я через полгода уже купил новый, так что не думай, что ты сильно меня тогда уела.
Точно, магнитофон, серебристый «Шарп», чудо техники, последний на тот момент писк моды, лежит у меня в дальней кухонной тумбочке вместе с тяжелой латунной ступкой, туркой и формочками для печенья. Это утварь для семейных людей, поэтому тумбочка не открывалась уже много лет.
Тогда я думала, что он откладывает деньги на нашу свадьбу, а он купил магнитофон и женился на Алине Петровне.