– Нет. Генерал умер в тысяча шестьсот девяносто шестом году, – коротко ответил крестьянин нунцию.
– Спросите, живет ли по-прежнему в Тросвике патер Веймерс.
Я спросил.
Крестьянин молчал. Серые глаза долго смотрели на нунция, потом скользнули по моей особе, от макушки до самых сапог, и снова обратились на нунция.
– Нет, – бросил он и тронул коня.
Я наблюдал за нунцием, который, наморщив лоб, смотрел ему вслед, и вдруг мне захотелось, чтобы рядом оказался юнкер Стиг с его шпагой. Ответственность! Томас сказал, что я головой отвечаю за этого папского посланца. Но что бы я мог сделать, если б этот крестьянин, этот огромный детина, замыслил что-нибудь недоброе? В его сильных руках я оказался бы чем-то вроде вареного гороха.
Следуя его указаниям, мы подъехали к большому белому зданию, и служанка застенчиво подтвердила нам, что это и есть усадьба Тросвик. Однако ни хозяина, ни хозяйки в настоящее время нет дома, они уехали в Христианию, прибавила она и поспешила в хлев.
Нунций взглянул на парк и сказал, что это подходящее место, где мы можем отдохнуть и подкрепиться взятой с собою пищей. Я привязал лошадей, и мы прошли мимо низкой ограды, окружавшей клумбы и куртины, к лужайке, обсаженной с трех сторон высоким можжевельником, там стояла скамейка.
– Здесь красиво, – заметил нунций. Он остановился и огляделся по сторонам. Пока мой господин бродил по узким тропинкам, я распаковал еду. Мой желудок, который целый день оставался пустым, урчал от предвкушения, но нунций неожиданно ахнул и уставился на что-то под кустами. Он склонился так низко, что видна была только его широкая спина, потом он выпрямился и пробормотал: – Они этого не уничтожили!
Любопытство победило во мне голод, я подошел к нему и через его плечо увидел камень, на котором была выбита латинская фраза: SANCTA MARIA – ORA PRO NOBIS. Я вспомнил слова, которые он произнес утром на судне: “Святая Мария – молись за нас”. Под словами было начертано I. C. VON CICIGNON 1680.
Что-то забрезжило у меня в памяти, не сразу, но что-то забрезжило.
– Генерал был папистом? – с удивлением спросил я.
При жизни генерал Сисиньон был самым могущественным человеком в стране, подчинявшимся только наместнику и королю, так что папистом он никак не мог быть.
– Да, – выразительно сказал нунций дей Конти. – Генерал никогда не отступил от своей веры. Он был истинный слуга Господа.
В растерянности я вернулся к скамье, сел и начал есть, но в голове моей царило смятение. Как офицер, занимающий столь высокое положение, мог оставаться заблудшим еретиком? Он, главный ответственный за оборону Норвегии? Может быть, никто просто не знал, что генерал был католик? Он скрывал это. Но существование камня, даже спрятанного в кустах, указывало на то, что кому-то это все-таки было известно. Может, он пытался склонить людей в свою еретическую веру, когда ездил по стране, проверяя крепостные сооружения? Ни для кого не было секретом, что в Копенгагене велась тайная католическая деятельность. Прозелитизм, то есть попытка обратить кого-то в другую веру, был запрещен законом, один из студентов университета, с которым я учился, был разоблачен полицмейстером, когда тот собирался уехать в Страсбург, чтобы учиться в иезуитской коллегии. После долгих допросов в консистории его освободили при условии, чтобы он написал признание, в котором бы говорилось что католицизм – “мерзкая ересь, безбожие и заблуждение”. Это признание он должен был прочитать перед нами, то есть перед студентами, дабы оно послужило нам предупреждением и, вообще, нас напугало.
Нунций долго стоял на коленях перед камнем с текстом в глубокой молитве и только потом принялся за еду. Поев, он показал на холм за Тросвиком и сказал, что, по его мнению, оттуда открывается красивый вид и нам следует поехать туда.
Я быстро завернул остатки еды, и мы вернулись к лошадям. Из открытой двери хлева выглянула служанка, я подошел к ней и спросил, как нам проехать на тот холм. Она покраснела и, не поднимая глаз, объяснила, как нам ехать.
На вершине холма на большом пространстве деревья были срублены, кусты расчищены и из расщепленного вдоль бревна сделана скамья. К моему удивлению, там мы тоже нашли камень с надписью. На этот раз надпись была сделана по-итальянски: BELVEDERE PER EL MARE DE DELL SIGNOR GENERALL DE CICIGNON 1680.
Некоторое время назад Томас Буберг решил освежить свое знание итальянского языка, приобретенное им во время учения во Флоренции, потому что его включили в члены комиссии, которой предстояло выработать новый Дворцовый закон в Норвегии. Король славился тем, что обожал все итальянское с тех пор, как, будучи кронпринцем, побывал в Италии и, по слухам, безумно влюбился там в одну красивую итальянку. Поэтому итальянские выражения вошли при дворе в моду, хотя сам король плохо владел этим языком. Так или иначе Томас не хотел, чтобы “его заржавевший итальянский стал помехой его возможному продвижению по служебной лестнице”, как он выражался, когда ему приходилось защищать свои плохо скрытые амбиции. В связи с этим “освежением” Томас счел, что мне тоже было бы неплохо иметь в запасе еще один язык. Он полагал, что, чем больше языков человек знает, тем больше у него будет друзей, а значит, меньше врагов.