Выходит совершенная несообразность, число гостей, по этому рецепту, должно быть не менее девяти и не более трех… Конечно, Баратынский такого написать не мог… – перевертываем сотню страниц и на снимке автографа около стр. 296 читаем:
В стихотворении «Благословен святое возвестивший!» г. Гофман попадает уже вовсе в дрянную историю. 2, 3 и 4 строки этого стихотворения читаются так:
В этих строках г. Гофман, почему то ссылаясь на Брюсова, ставит после слова «неправедный» запятую, превращая фразу в сущую бессмыслицу. Ибо: что неправедного в обнажении сердец? И оказывается, что г. Гофман не видит, что подлежащее здесь – «обнаживший», и отделяет его от сказуемого запятой[12] – Пункутация и орфография г. Гофмана вообще страдают странностями, напр., на стр. LIII и LVI он пишет слово пестун через «е». – Стихотворение «Авроре Шернваль» г. Гофман печатает в отделе «стихотворения Баратынского, переведенные им на французский язык», когда стихотворение это было написано по французски, а уже впоследствии переведено на русский язык.
Поражает в этой книге то, что редактор ее вовсе не заботится о мотивации своих поступков. Совершенно изменяя текст стихотворений, он не говорит почему он это делает, так же полемизует и с Брюсовым (стр. 269 и 295). «Примечания», как и все другое, набиты дешевой юмористикой: «Последняя смерть» оказывается подражанием «Сугубому блаженству» Богдановича. На стр. 284 при замечаниях к стихотворению «На смерть Гейне» приведена зачем то болтовня Белинского по этому же поводу. По поводу стихотворения «Своенравное прозвание…» говорится глупость, вовсе необязательная. – В примечаниях к стихотворению «Все мысль, да мысль!..» сообщается нечто, малопонятное о «разладе художника» и вновь приведена бессмысленная фраза Белинского, который ничего не понял в этом стихотворении.
Картина грустная. И подумать только, что то же будет сделано с Дельвигом, Веневитиновым, Фетом, Тютчевым – со всеми поэтами. И раздумье берет нас, и думается: неужели в этой самой академии так оскудели дееспособными и знающими людьми, что издание одного из лучших наших лириков некому было поручить, кроме молокососа Гофмана? – который вовсе изданием этим осрамил академию свою и не осрамил себя только потому, что это, увы, сделать никак невозможно.
Г. Айгустов
Белинский и Айхенвальд
Привет Вам в ЦЕНТРИФУГЕ, Господа! – С радостью выпускает молотилка ЦЕНТРИФУГИ острейшего кусателя Ptyx'a, молчавшего с кончины «Весов», – уже семь лет. – Стальные Вы своим лбам заказывайте брони, о меднолобцы! – Ибо один борт лететельного дреднота нашего – одним залпом, – выбрасывает 50 тысяч кило презрения, издевки, поругания! – (Ниже читатель найдет другую статью по тому же вопросу, подробно выясняющую способы воздействия критиков на г. Айхенвальда). – Ц.ф.Г.
Это Белинский, помнится, завещал, чтобы ему в изголовье гроба положили книжку «Современника» или «Отечественных Записок». В предании этом – весь Белинский или, точнее, вся журнальная литературщина наша, заполонившая здравомыслящую Россию, оторвавшая ее от родного чернозема и заставившая болтаться где-то «крылатым вздохом, меж землей и небесами».
Так мог бы воскликнуть о себе сам Белинский. Какая уж там вечность, ежели человек, умирая, просит положить ему журнальную книжку в гроб! Несчастный! неужели не знал он, какие чудные всепрощающие слова вложит ему в руку священник, какие огненные глаголы Дамаскина прозвучат над его жалким прахом? Не знал, так же, как не знал и не хотел «вечности».
12
Г. Лернер («Еж. прил. к журн. Нива» – июнь, 1914), вообще пришедший в своей на академического Баратынского рецензии к сходным с нами выводам, также указывает на эту ошибку «редактора», но сам делает еще более курьезную, ставя запятую после слова «изгиб».