Ведь эти стихи надобно будет напечатать в будущих учебниках стихотворства, чтобы молодые поэты знали, что именно есть скверные стихи, чтобы они видели и помнили, как не надо писать. И такую мещанину из неуклюжих спондеев и рубленого ямба печатает человек, работавший на ниве поэтической тридцать лет человек, который, повидимому, прочел немало, человек который цитует почти с блогоговением Фета, – пожимаем плечами! Вождь символистов, которого соратники славили как поэта par excellence[38] – и наши глаза с радостью отдыхали на цитате из «Калевалы» (стр. 50–51) в переводе скромнейшего г. Бельского, который никаких «кинжальных слов» не выкрикивал никогда. Жалкая картина.
Книга написана странным языком. Общеизвестные вещи Бальмонт нам преподносит с таким видом, что думаешь: «нет верно это я что нибудь другое во втором классе учил»… – присматриваемся: то же самое. И вспоминается: – не то сказка о белом бычке, не то «История кусочка хлеба» из журнала «Малютка». И как все патетично!. Не знаешь чему радоваться, – на первой странице (5-й) не успели мы подивиться потрясающему глаголу «самоуглубляться», как на следующей читаем о «безграничном разнообразии правого и левого», а около стр. 11-й душа наша побледнела, постигнув, что не только приготовишки, но и Бальмонт знает, что иногда «облачко растет и становится тучкой».
Набив половину своей книжки этими рассуждениями, которым порадовались бы устроители школ для отсталых детей, как ценному психологическому материалу, автор начинает разбирать буквы. Начинается с того, что «гласные – это женщины, согласные – это мужчины» (стр. 57). Я почему это так? Обычно говорят, что женское начало есть начало пассивное, ночное, лунное – что же особо пассивного в гласных? Что особо активного в согласных, которые представляют собой комплексы тех же гласных? Конечно, если мы будем разбирать стихи самого Бальмонта, мы признаем относительную справедливость этого положения: в его стихи согласные в самых какофонических сочетаниях очень активно лезут без всякого толка и меры, а гласные все же ограничены числом стоп. Но это объяснение нас, к сожалению, не удовлетворяет, ибо нам нравятся стихи, где активен автор, а не куча спотыкающихся, вопящих и клокочащих звуков. Если же мы обратимся к мистикам, то увидим, что их толкования букв никак не совпадают с «прозрениями» Бальмонта. Так Фабр д'Оливе говорит, что два «Е» (в JEVE) означают жизнь, «V» значит сущее, первая же буква, «J» противополагалась звукам EVE; Сент-Ив д'Альвейдр, говорит, что это слово означало диаду и т. д. Следовательно, гласные означали однажды женское, другой раз мужское начала.
Дальнейший разбор букв и неверен и неинтересен, Бальмонт пишет, где в словах «русалка» и «плакальщица» он слышит только одно «а». Жаль, конечно, что у Бальмонта такой неестественно скверный слух, но понятно почему он слышит только «а» – на нем стоит ударение. Довольно просто. Стоило ли огород городить? – Всех курьезов в бальмонтовском разборе букв не перечесть. Например, на стр. 60-й читаем: «О – это горло. О – этот рот». Может быть. Ну и что же? Но Бальмонту кажется, что этого вполне достаточно и он говорит дальше уже о другом.
Единственно, что нас порадовало у Бальмонта, так это дивная фраза на стр. 12: «Две-три серые мыши стали грохочущим стадом слонов и носорогов». Сперва, правда, мы не поняли о чем вещает пиеический наш автор; но, прочтя книгу до конца, догадались – это о символистах. Очень хорошо. И мы тоже так думаем.
Сергей Бобров
НАТАЛИЯ ГОНЧАРОВА. Война. I. Четырнадцать литографий. М. 1914. Ц. 1 р. 90 к. в папке.
При отсутствии в продаже сколько нибудь сносных художественных интерпретаций войны, альбом Наталии Гончаровой «Мистические образы войны» производит самое отрадное впечатление. Несомненно, что здесь впервые мы видим войну глазами русского художника, ибо до сей поры нам встречались на рынке лишь совершенно коммерческие выступления в этом роде. – Бесконечное число так называемых «лубков», выпускаемых литографиями, стоит за пределами какой либо критики и-совершенно не соответствуя своему названию («лубки»), лишь жалко пародирует весьма художественные гравюры, коим было присвоено это название.
Работы Гончаровой теперь уже достаточно оценены критикой. Ее выставка в 1913 году привлекла к творчеству ее самые разнообразные симпатии. Ее постановки в Париже и Лондоне у Дягилева, и наконец недавняя ее постановка «Веера» Гольдони в Московском Камерном театре – рассеяли злостные подозрения, распространяемые в обществе досужими критиками – о глубоком декадансе и бессмысленности работ Гончаровой.