– Или собиралась проверить, – тихо произнес Архип Полуэктович.
– Что?
– Если бы ты и вправду его проверила, неужели не обнаружила бы подмены? Сомневаюсь. Подумай хорошенько…
– Думаю.
– Вспомни…
– Да я вспоминаю! Не дави!
– Если тебе помочь…
– Что, снять воспоминания? Нет, Фролушка, на это я не пойду… и если ты намекаешь…
– Охолонь, – велел Архип Полуэктович. – И ты, Фрол, погоди. Давай-ка иначе… вспоминай. Вот ты заглянула в лабораторию. Когда?
– Перед практикумом… я всегда… ну ты знаешь. Все знают, что у меня свои привычки… и да, я зашла минут за десять до начала. Убедиться, что все на своих местах… проверить…
– И увидела, что котел двигали?
– Да.
– И что ты сделала? Давай, Люци, ты же знаешь, как это важно…
– Сделала… да ничего… я подошла… да, подошла ближе.
– Что увидела?
– Его двигали. Определенно. Не только ручка, но и бок другой. У меня на одном вмятина небольшая. А другой подпален и не отчищается… другой бок. Но дно чистое. Я проверила… ручка тоже цела… помнишь, как-то ее подпилили, и когда…
– Помню, – ласково произнес Фрол Аксютович. – Ты на себя вывернула кипящий деготь… прости, Люци…
– Мне показалось, что оттенок не тот. Не тот оттенок. – Она сказала это так жалобно, что у меня сердце обмерло. – Должен быть с легкой прозеленью, но без мути… а тут…
– Молодец. И ты…
– Я хотела проверить, точно хотела… но…
– Тебя отвлекли?
– Д-да. – Это прозвучало нерешительно, будто бы Луциана Береславовна до конца так и не уверена, и вправду ли ее отвлекли.
– Кто?
– Марьяна… да, Марьяна вошла… ей срочно понадобилась кора крушины, и еще ягоды. И она стала спрашивать по Любаньку, а я…
– А ты заговорила. И заговорилась.
– Да…
– И про зелье забыла напрочь.
– Д-да… сигнал подали. А я на практикумы не опаздывала. Никогда никуда не опаздывала. Но ведь оттенок был другим! Как я могла об этом забыть? Как?!
Еська присел рядом с братом и взял его за руку. С другой стороны опустился Егор. А Евстигней потеснил Ерему. Он стиснул ладонями Емельяновы виски, наклонился к самому уху и заговорил. То бишь губы шевелились, но ни слова с них не слетало.
– Просто заговорилась… – Голос Архипа Полуэктовича прозвучал над самым ухом.
– Или…
– Погоди судить. Может, оно и вправду случайно все вышло. Марьяна…
– Стерва.
– Не без этого.
– Она никогда прежде ко мне не приходила! Если нужно чего, то девок своих отправляла, а тут сама… и про Любаньку… мне следовало бы сообразить, что это не случайно… какое ей до Любаньки дело, но она… сказала, что у нее есть одна мысль… и надо бы попробовать… и может, Любаньке легче станет… и… я…
– И ты не смогла отказаться от шанса.
– Да.
– Люци…
– Да идите вы оба! С вашим сочувствием, с вашими советами… не нуждаюсь… и в идеях ваших… знаешь, за что я их… всех, кто простого звания… за то, что притворяются… магиками притворяются, целителями… и им верят! Всем верят! Как же, царева грамота… а за этой грамотой – пшик! Пустота! Если б Светозара тогда… если бы был целитель, который и вправду исцелять мог, а не та недоучка… и она осталась бы жива, и Любанька… а ты говоришь, благо… засунь себе это благо, Фролушка, знаешь куда…
Кровь капала на затасканные брюки.
– Когда я вижу таких вот девок… тупые коровы с амбициями… они ж не понимают даже, что тупы и ленивы. Нет. Они уверяются, будто бы отныне самой Божине правая рука. И другие им тоже верят. Такие, как Светозара… а потом… потом выходит… что выходит, то и выходит. И мы в этом виноваты! Ты, Фролушка… и ты, Архип, не надо морщиться… думаешь, защитник, который только и способен, что с крысой управиться, чем-то лучше целителя-недоучки? И я тоже, если учу… пытаюсь… но это все…
Елисей дернул головой и начал заваливаться набок. Упасть ему не позволили, подхватили на руки, уложили на спину.
Еська сел на ноги, а Егор с Евстигнеем плечи братовы к полу прижали. Ерема голову набок вывернул. Едва успели, как тело Елисеево вновь дернулось, губы приоткрылись, и изо рта донеслось злое шипение. Елисей задергался, задрожал и выгнулся дугою.
– Тише, Лис, тише… – Ерема держал голову крепко и говорил тихо, да я слышала. – Скоро уже… потерпи…
Я же… я видела людей, больных падучей. Иные мыслили их проклятыми, а бабка твердила, что падучая – та же болячка, коию лечить надобно, да никто не придумал как.
Елисей бился.
Изгибался.