— И давно вы пишете, юноша? — продолжила свой допрос Изольда Генриховна.
— Ну как… В седьмом классе рассказик написал в тетрадке, а после этого ничего. И тут, как начался учебный год, меня словно обухом по голове — приспичило написать роман. И сюжет словно сам собой родился.
— Судя по аннотации, книга должна быть достаточно интересной, и слог у вас вполне, я бы сказала, сформировавшийся, даже, быть может, проглядывает собственный почерк… Но ведь тут имеется одна небольшая, но очень вредная закавыка.
Она сделала паузу, надеясь, видимо, что я поинтересуюсь, в чём именно закавыка заключается, но, так и не дождавшись от меня вопроса, продолжила:
— Вы ведь в свои пятнадцать не член Союза писателей РСФСР?
— Пока нет, — мотнул я головой.
— Вот видите, а мы публикуем в подавляющем преимуществе тех, кто состоит в СП…
— А что, Пушкин, Тургенев, Гоголь или Толстой состояли в каких-то Союзах? — немного невежливо перебил я собеседницу. — По-моему, максимум, во что они объединялись — это литературные кружки, и публиковали их отнюдь не за то, что они где-то состояли, а за талант.
— Гляди-ка, а нашего юного писателя голыми руками не возьмёшь, — хмыкнул Павлуша.
— Вы мне не дали договорить, молодой человек, — покосившись на Павлушу, с долей обиды буркнула Изольда Генриховна. — А я хотела сказать, что за редким исключением иногда и не член Союза может написать очень неплохую работу, а порой даже гениальную. Но для начала желательно закончить хотя бы Высшие литературные курсы, я уж не говорю о Литинституте. Хорошо, что у вас хотя бы рекомендация имеется, правда, почему-то не заверенная печатью местного отделения Союза писателей, и из-за этого может оказаться пустышкой. Если хотите, мы зарегистрируем вашу рукопись, и при очень большой доли везения она даже может оказаться на столе у главного редактора, но увидит ли она свет, учитывая, что вы пока ещё школьник…
— Я в железнодорожном училище учусь.
— Ого, будущий пролетарий, — снова оторвался от чтения Павлуша. — И как ты собираешься совмещать работу и литературу?
— Никак, я собираюсь писать книги, не отвлекаясь ни на что другое. Разве что на музыку и бокс, которыми сейчас также занимаюсь.
— Какая разносторонняя личность, — добавила сидевшая по соседству с Павлушей женщина средних лет. — Может быть, молодого человека ждёт блестящая писательская карьера, и мы ещё будем годы спустя с гордостью вспоминать, что он к нам первым пришёл со своим романом.
— Всё возможно, — с вполне серьёзным видом согласилась Изольда Генриховна. — Давайте мы с вами, Максим, поступим следующим образом… Я регистрирую вашу рукопись, знакомлюсь с ней, и если она и впрямь неплоха, то кладу на стол главному редактору. А вы пока напишите, как с вами можно связаться, на какой адрес в случае чего высылать бандероль с рукописью, если её забракуют.
Забракуют?! Хотя от них можно ожидать всего, чего угодно. Повторил сказанное в предыдущей редакции, что записка с личными данными находится под рукописью в папке, на всякий случай записал телефон Изольды Генриховны, и отправился восвояси.
Почему-то я был уверен, что уж в редакции «Современника», главным редактором которого являлся относительно молодой поэт Валентин Сорокин, и где приветствовали молодые таланты (эту информацию я когда-то почерпнул из интернета) меня примут с распростёртыми объятиями. Но реальность оказалась немного прозаичнее.
Здесь вход был свободный, только гардеробщица попросила сдать ей мою лётную куртку. Где находится отдел прозы, она не знала, зато подсказала, что приёмная главреда на третьем этаже. В приёмной сидели двое мужчин с портфелями на коленях, один с седой бородкой клинышком, как всесоюзный староста Калинин, другой с грубым, деревенским лицом, с чуть намечавшейся проседью на висках. Оба посмотрели на меня с подозрением, как-будто я собирался проскочить без очереди. Секретарша при моём появлении тоже оторвалась от набора текста на пишущей машинке.
— Вы к Валентину Васильевичу? — глянув на меня поверх очков, поинтересовалась она.
— Мне только узнать, кому можно отдать рукопись…
— Проза, стихи, сатира, детская литература, публицистика?
— Проза…
— Отдел прозы этажом выше.
И её пальцы с частотой автоматной очереди вновь застучали по клавишам пишущей машинки, она моментально потеряла ко мне всякий интерес. Правда, эти двое всё так же продолжали на меня пялиться, причём у того, что был похож на Калинина, любопытство во взгляде смешивалось с сочувствием. Понятное дело, подросток рукопись принёс в тщетной надежде опубликоваться, а тут мэтры на приём к главному редактору сидят, и то не факт, что их произведения увидят свет в обозримом будущем.